Поиск на сайте

Откровенная беседа с главным врачом Ставропольского онкологического диспансера Константином Хурцевым

Медицинский клуб «Будем здоровы!»   (газета в газете)

В сентябре в краевой столице пройдет «Неделя онкологии Ставрополья», на которую приглашены более полутысячи специалистов из регионов Северного Кавказа, а также из Москвы и Санкт-Петербурга.

Это онкологи, гинекологи, урологи, анестезиологи, рентгенологи, врачи функциональной диагностики, абдоминальные и торакальные хирурги, а также организаторы здравоохранения и медицинские сестры.

Специалисты краевого онкологического диспансера, на базе которого пройдет «Неделя онкологии», подготовили для коллег насыщенную программу. Это научная конференция, выставка новых технологий, круглые столы, а также мастер-классы.

Один из дней «Недели онкологии» будет посвящен работе медсестры в онкологических клиниках: сегодня ей нужно уметь не просто сделать укол или перевязку, но и профессионально обеспечивать работу высокотехнологичного оборудования, в первую очередь эндоскопического. Ведь онкология – одно из самых передовых направлений медицины, куда научные достижения внедряются быстрее всего.

Речь идет о новых методах диагностики опухолей и хирургического лечения, суть которых – чтобы химиопрепарат или пучок ионизирующего излучения попал точно в сердцевину опухоли, не затрагивая здоровые ткани.

Показательные операции в Ставрополе проведут светила российской хирургии – руководитель Национального центра онкологии репродуктивных органов Надежда Рожкова, заведующий гинекологическим отделением Санкт-Петербургского онкологического центра Сергей Максимов, профессор Северо-западного медицинского университета Игорь Берлев, заведующие отделениями НИИ онкологии профессора Олег Ткаченко, Алексей Карачун и Евгений Левченко.

Будут обсуждать на «Неделе онкологии» также вопросы реабилитации раковых больных и развития паллиативной помощи. Сегодня на Ставрополье кабинеты паллиативной медицины работают уже в каждом из городов и районов края, врачебные бригады выезжают по домашним вызовам.

Профильные отделения паллиативной помощи действуют в шести больницах, а это более ста коек. Еще полсотни хосписных коек должны появиться в крае в ближайшие два года.

Методическую помощь врачам, работающим в этих отделениях, оказывают в краевом Центре паллиативной медицины, который в прошлом году был создан на базе онкологического диспансера в Ставрополе.

О том, какие еще новации внедряются в диспансере, в преддверии «Недели онкологии Ставрополья» редактор медклуба «Будем здоровы!» расспросил главного врача онкологического диспансера, кандидата медицинских наук Константина ХУРЦЕВА (на снимке).

«На фоне России мы крепкие середнячки»

– Константин Владимирович, как сегодня на Ставрополье обстоят дела с онкологической заболеваемостью?

– Заболеваемость и смертность у нас в крае ниже, чем во многих территориях России. В целом наш регион благоприятен по целому ряду параметров – это касается и хорошей экологии, и высокой санитарной культуры населения.

Если говорить о деятельности онкологической службы, то мы находимся в крепких середняках.

Вы знаете, чиновники немедицинского толка всегда гордились тем, что в том или ином регионе или муниципалитете низкая онкологическая заболеваемость. Но это подход в корне неверный.

Ведь низкая заболеваемость означает низкую выявляемость того или иного заболевания. Поэтому сегодня Минздрав России перед онкологической службой ставит две задачи: повышать выявляемость заболеваний и снижать смертность от них.

Сегодня, например, в экономически развитых странах Европы смертность от онкологических заболеваний неуклонно растет, часто выходя на первое место. Это неизбежное следствие повышения продолжительности жизни. Ведь сама природа человека такова, что уже после пятидесяти лет с каждым прожитым десятилетием риск заболеть раком возрастает в геометрической прогрессии.

– В России, насколько помню, все же самой частой причиной смерти остается не онкология, а сердечно-сосудистые заболевания.

– Да, и в этом мы еще отличаемся от экономически развитых стран. Но, думаю, через несколько лет сердечно-сосудистая смертность в России все же уйдет на второе место.

Посмотрите, насколько успешно мы сегодня боремся с острыми состояниями – инфарктами, инсультами. Сосудистые операции (стентирование, шунтирование) не только в столице, но и в провинции стали рутинными, они позволяют значительно продлить жизнь пациенту.

– Недавно «Открытая» писала, что каждый день на Ставрополье от злокачественных опухолей умирает 14 человек. Это ведь огромная цифра!

– Действительно, эта цифра может показаться огромной. Но при этом, если брать относительные показатели смертности, они значительно ниже среднероссийских: если в целом по России это более 200 на каждые сто тысяч населения, то у нас в крае цифра стабильно колеблется около 175.

Причем по этому показателю мы идем примерно вровень с нашими соседями – Ростовской областью, Краснодарским краем.

Еще раз повторюсь, смертность – это далеко не единственный индикатор, по которому необходимо оценивать эффективность работы онкологической службы. Есть и более точные показатели, например, пятилетняя выживаемость – сколько человек проживет с момента первичного диагностирования рака. Или, скажем, показатель смертности в течение года с момента установки онкологического диагноза.

Человек угасает буквально на глазах...

– Если человек обращается к вам в диспансер уже с третьей-четвертой стадией рака, то очевидно, что и лечение уже практически бесполезно...

– Несомненно! Да, конечно, есть различные виды рака, и некоторые онкологические заболевания протекают почти молниеносно: человек угасает буквально за три-четыре месяца. Это злокачественные заболевания крови, рак поджелудочной железы, печени.

В моей практике бывали случаи: молодой человек, которому 18-20 лет, проходит рутинное обследование, а ему говорят: простите, но медицина уже бессильна вам помочь.

Но есть ведь и другие формы рака, протекающие не столь стремительно. Например, мы знаем, что в США почти 99% женщин, которым установлен диагноз «рак молочной железы», живут более пяти лет. А у нас в России этот показатель колеблется в пределах 60%. Только вдумайтесь: почти половина российских женщин после постановки диагноза умирают в течение пяти лет!

– В вашем диспансере эти показатели ниже?

– Чтобы сокращать эти показатели, очень важна ранняя диагностика рака молочной железы, который традиционно занимает первое место среди всей онкологической патологии у женщин.

Наши граждане должны знать о современных возможностях медицины, и я приветствую ваши публикации на эту тему.

Поэтому, безусловно, меня удивила позиция УФАС, когда информационный материал о лимфосцинтиграфии (диагностическом методе при раке молочной железы, который мы еще только планируем к внедрению в нашем диспансере) расценили как рекламную публикацию и оштрафовали вашу газету. В таком случае и наше с вами интервью можно расценивать подобным образом.

– Каждый сходит с ума по-своему! Вот, скажем, Анджелина Джоли тоже умудрилась удалить себе грудь, поскольку якобы могла заболеть раком молочной железы.

– Скажу вам откровенно как врач: я противник таких «профилактических» операций. Рак – это поражение клетки, с которым организм человека самостоятельно справиться не способен. Насколько удаление части органа, видимой только глазом хирурга, гарантирует то, что у человека не разовьется опухоль, никакой доктор предсказать не способен!

Да, безусловно, такая операция снижает риск заболевания, но ни в коем случае не дает стопроцентной гарантии, что у вас не будет рака. При этом стоит помнить, что риски есть и у самого оперативного вмешательства. Поэтому пациент лично должен взвесить все «за» и «против». А потому такие «профилактические» операции должны выполняться только на коммерческой основе, оплачивать их государство не обязано.

«Мы потонули в вале непрофильных консультаций»

– Константин Владимирович, у вас в диспансере недавно проходила неделя выявления меланомы. И на ней прозвучали шокирующие цифры: каждый седьмой пациент обращается к врачу, когда у него уже четвертая, терминальная стадия опухоли кожи. Но ведь такую опухоль можно заметить очень рано, даже специальных обследований не нужно!

– Те цифры, которые вы вспомнили, говорят о недостаточной санитарной культуре населения. Но не стоит обвинять во всем пациентов – несовершенна сама система здравоохранения. Я имею в виду в первую очередь кадровый дефицит.

О том, что не хватает докторов, вам скажет каждый главный врач, с которым вы будете беседовать. Но именно в онкологической службе, наверное, ситуация одна из тяжелейших.

По нормативам онколог должен быть в каждой поликлинике, чтобы консультировать других специалистов по вопросам направления пациентов в наш диспансер. Кроме того, онколог в поликлинике по месту жительства берет на себя многие функции по текущему наблюдению за пациентами, которых мы лечим.

– Так должно быть по нормативам, а как на самом деле?

– В реальности укомплектованность первичного звена врачами-онкологами – менее трети. То есть нам в масштабах края не хватает более ста человек!

Даже в поликлиниках Ставрополя сегодня нет штатных онкологов. Хотя, скажем, только в шестой поликлинике (с учетом огромного прикрепленного населения – более 100 тысяч человек) их должно быть несколько.

Мы с вами заговорили о меланоме. Представьте, если бы каждого пациента, приходящего в поликлинику, осматривал онкодерматолог. У любого человека врач нашел бы несколько родинок, которые вызвали у него настороженность, и он счел бы необходимым провести уточняющую диагностику.

Если пациента посмотрит обычный онколог, который каждодневно не занимается опухолями кожной локализации, беспокойство у него вызовет еще большее количество родинок. А если пациента осмотрит участковый врач-терапевт, то он каждого больного будет направлять в наш диспансер, чтобы уже здесь его и посмотрел узкий специалист.

То же самое и с раком молочной железы. Женщина при самообследовании нащупывает в молочной железе какое-то плотное образование и сразу же идет в наш диспансер. Просто потому, что в участковой поликлинике нет врача-маммолога, у которого можно получить консультацию.

В итоге из-за отсутствия онкологов в первичном звене здравоохранения наш диспансер просто «топит» валом непрофильных консультаций.

– И сколько человек к вам сегодня обращается за такими консультациями?

– Наше поликлиническое отделение начинало с 70 тысяч посещений в год, а сейчас их 170 тысяч. А в поликлинике остались те же два этажа, что и пятнадцать лет назад, то же количество кабинетов и почти то же число врачей...

Да, мы сейчас расширили регистратуру, задействовав под нее просторный холл. Но очереди меньше не стали, и вы это сами видите. Потому что не иссякает поток пациентов, которые не могут решить свои вопросы в поликлинике по месту жительства. А ведь в этом потоке пациентов те люди, которые действительно имеют онкологический диагноз, просто «растворяются».

– Их много?

– Примерно половина. Но представьте, сколько душевных и физических сил персонала отнимает оставшаяся половина пациентов, которые, к счастью, уходят из нашего диспансера без онкологического диагноза. А значит, и онкологическую помощь тем, кто в ней действительно нуждается, приходится оказывать в условиях жесткого лимита времени и ресурсов.

Конечно, сегодня мы пытаемся эту проблему решить, как можем. Наши доктора совмещают работу в стационаре диспансера и в поликлиниках, но это дело сугубо добровольное, никого обязать мы не можем.

Число госпитализаций за 15 лет выросло вчетверо

– Десять лет назад я окончил медакадемию, и уже тогда профессия онколога не была престижной среди молодых докторов. Хотели идти работать стоматологами, гинекологами, анестезиологами – в общем, туда, где, как считается, платят больше.

– Безусловно, мы, как можем, привлекаем молодых докторов: оплачиваем им ординатуру, помогаем с профессиональной переподготовкой и уже работающим врачам. Но в одночасье переломить кадровую проблему невозможно. Особенно учитывая, какой провал был последние двадцать лет, и я говорю не только об онкологах, а о медицинских кадрах в целом.

Слишком тяжел труд врача-онколога, в первую очередь психологически. Не каждый готов нести эту ношу. Люди боятся и сторонятся нашей специальности.

Был в моей практике такой случай. Одному человеку нужно было привезти на обследование пожилого отца, и он попросил: мол, а можно мы папу завезем к вам со двора, чтобы он не видел над входом надпись «Онкологический диспансер». В той или иной форме это частая просьба родственников.

Мы помним советские времена, когда больному не сообщали его онкологический диагноз. А сейчас поменялась нормативная база, и врач это делать обязан! Но тяжелую миссию разговора об онкологическом диагнозе врачи, работающие в общелечебной сети, как правило, оставляют онкологу.

Как-то, убеждая врача ультразвуковой диагностики работать в диспансере, я услышал такой мотив отказа (по-человечески совершенно понятный): я люблю работать с беременными, ведь это так прекрасно сообщать им о зарождении новой жизни...

– Вы сказали, что ваша поликлиника работает с огромным перегрузом, а стационарные отделения тоже страдают от нехватки кадров?

– Судите сами. За прошлый год у нас было около 34 тысяч госпитализаций, а лет 15 назад – в четыре раза меньше. Но, заметьте, это не конкретные пациенты, а именно случаи госпитализации, что не одно и то же.

– В чем разница?

– Сейчас мы добились огромного прогресса в химиотерапии опухолей. Еще лет десять назад линейка препаратов была настолько короткой, что их можно было пересчитать по пальцам одной руки, и они были невероятно токсичными. Сегодня у нас в арсенале огромное количество и препаратов, и разных их комбинаций.

Онкологи все чаще говорят о персонифицированном лечении – точечной терапии опухоли лекарством, подобранным на основании генетических анализов. Конечно, этот прогресс полностью поменял саму технологию лечения. Оно стало необременительным для пациентов: многие наши больные продолжают работать, не прекращая лечения, не снижая качество жизни...

Изменились и хирургические принципы лечения. Зачастую это столь же объемные операции, но они выполняются с помощью современных методов эндохирургии. Соответственно, мы существенно сократили время пребывания пациентов на койке в стационаре, стали делать больше операций. С этим и связан кратный прирост числа госпитализаций.

«Не все проблемы пациента можно решить деньгами»

– Константин Владимирович, о развитости общества судят по тому, как оно заботится о людях на последней, терминальной стадии заболеваний. У нас в России с этим просто беда – паллиативная помощь крайне неразвита, очень мало хосписов. Часто приходится слышать и о проблемах с обезболиванием тяжелых пациентов.

– Ставропольский край в этом отношении, поверьте, выглядит значительно лучше других регионов. Что касается обезболивания, то у нас есть вся нормативная база (которая в значительной мере стала образцом для остальной России), мы обеспечены препаратами, чтобы человека правильно обезболить на разных стадиях заболевания. Есть таблетки, инъекции, долговременные пластыри, из которых препарат высвобождается в течение трех дней.

Но обезболивание – это только одна из составных частей паллиативной помощи. Очень важна психологическая и профессиональная подготовленность врачей к оказанию такой помощи. Тут, согласен, кадров крайне не хватает.

В отделении паллиативной помощи должен работать врач, который не только облегчит страдания больного, но и поможет пережить тяжелые времена его близким. Хотя в России зачастую считают, что рядом с тяжелобольным, умирающим в последние дни жизни должна находиться семья.

Конечно, это правильно, но не исключает того, что рядом с пациентом должен быть и врач-профессионал. Поверьте, от этого будет больше пользы!

– Вы наверняка слышали мнения людей, недовольных работой вашего диспансера: мол, приходится очень долго ждать госпитализацию. Ну почему так происходит?

– Понятия «быстро» и «долго» – очень сложные и неоднозначные, особенно в онкологической службе.

Вот я вам приведу такой пример. Сейчас в России обсуждается «Стратегия по борьбе с онкологическими заболеваниями».

Чиновники пытаются подсчитать, какие в этом документе нужно закрепить индикаторы, чтобы оценивать эффективность работы нашей службы. Например, сколько времени должно пройти с момента обращения пациента до постановки онкологического диагноза, а затем до госпитализации и начала лечения.

– Сроки, конечно, хотят сделать минимальными...

– Они уже нормативно закреплены – 10-15 дней. А я вам скажу, что в Великобритании этот срок, от обращения пациента до начала лечения, составляет 62 дня.

Британцы, безусловно, неглупые люди. Они взвешенно определили реальные сроки, в которые укладывается работа их системы здравоохранения, и закрепили их в «Национальной конвенции здравоохранения». Да, необходимо сокращать этот срок, но не нужно обманывать и самих себя, и пациента, что лечение начнется уже через 10-15 дней.

В России сегодня реальные показатели, которые позволяют оценить работу онкологической службы, подсчитаны, кажется, только по Московской области: с момента обращения до госпитализации в онкологический стационар проходит три месяца! Вот они, реальные цифры!

– Три месяца – это огромный срок, в течение которого рак переходит уже в другую стадию. Зато если заплатишь в кассу, очередь на госпитализацию сразу становится короче. Но ведь деньги есть далеко не у каждого пациента...

– Для онкологической службы есть такие вопросы, которые в принципе невозможно решить деньгами. Саму технологию диагностики и лечения не изменить, не ускорить.

Допустим, приходит к нам пациент с раком предстательной железы. После проведения биопсии простаты должно пройти месяц-полтора (чтобы купировать посттравматические последствия), прежде чем пациента можно оперировать современными методами. И на гистологическое исследование после биопсии нужно тоже минимум 7 дней. Такой срок сократить практически невозможно!

«Когда я захожу в восьмиместную палату, мне стыдно»

– Константин Владимирович, вы столько проблем краевой онкологической службы перечислили. Ну а какие, на ваш взгляд, нужно решать в первую очередь?

– Во-первых, безусловно, это банальное укрепление материальной базы нашего диспансера. Сегодня у нас прекрасная линейка оборудования, в некоторых отделениях уже две трети всех хирургических вмешательств приходятся на эндоскопические. Мы очень хорошо обеспечены препаратами для химиотерапии. Коллеги из федеральных клиник, приезжая в Ставрополь, удивляются таким показателям.

За все это огромное спасибо и министерству, и территориальному ФОМС, и моим предшественникам на посту главного врача. Спасибо за то, что мы попали в программы и модернизации здравоохранения, и совершенствования помощи онкологическим больным.

Но они проводились уже пять лет назад, и сейчас многое оборудование уже устаревает. Как главврач скажу: для здравоохранения должны быть не разовые вливания денег, а постоянное, систематическое финансирование на высоком уровне.

– А правда, что вы новый корпус диспансера собираетесь строить?

– Новый корпус – необходимая, но далекая, думаю, перспектива. То здание, в котором мы с вами находимся, нас вполне устраивает по площадям. Но вот капитального ремонта, конечно, не хватает.

Наш лечебный корпус был построен в 1989 году, и сейчас на каждом этаже на тридцать палат всего два санузла – в одном конце коридора и в другом. И, знаете, когда я захожу в восьмиместную палату, мне стыдно перед людьми. У нас должны быть не более чем двухместные палаты с отдельным санузлом в каждой – это стандарт, к которому мы рано или поздно придем.

– Реально воплотить все эти планы в жизнь?

– Мы вполне способны оказывать медицинскую помощь интенсивнее, и за счет этого сократить количество коек в нашем лечебном корпусе.

У нас ведь прирост числа госпитализаций в диспансере идет в основном за счет дневного стационара, а не круглосуточных палат. Во всем мире химиотерапию получают не в круглосуточном режиме, а в дневном стационаре.

Мы пошли по этому пути, и на сегодняшний день у нас самый крупный в России дневной стационар по проведению химиотерапии. Это отдельно стоящий корпус, где созданы хорошие условия для пациентов.

Но вот самих пациентов было непросто убедить, что они должны не круглые сутки находиться в палате, а приезжать только на процедуры. У наших далеко не богатых людей смешано понятие медицинской и социальной помощи: они хотят и питаться, и жить, и лечиться здесь, в диспансере. Но медицинских показаний для того, чтобы человек круглые сутки проводил в палате, когда он получает химиотерапию, нет!

Кроме того, пускай лучше пациент остается активен в повседневной жизни, чем будет круглые сутки находиться в этой психологически тяжелой атмосфере. Онкология – это диагноз, с которым можно жить! И мы должны говорить об этом. И в этом вас, журналистов, я вижу как союзников – чтобы рассказывать больше позитива о нашей профессии.

Беседовал
Антон ЧАБЛИН
 

Комментарии

Мария (не проверено)
Аватар пользователя Мария

Откровенно говоря, лежал мой супруг в онкоцентре, помощь конечно действенная, ну не бесплатная. Те, кто лежал там, знают, чего стоит лечение в этом диспансере. Порой без взяток, на пациента внимания никто не обращает. Предполагаю, что это существует там как конвейер. Страшно, что без денег в кармане, никто заниматься не будет пациентом. Перевязку сделать, операцию платить необходимо. А врачи любят чтобы у пациентов в кармане деньжата шуршали. Система взяток процветает и все уже смерились с этим. Государство не наказывает, а значит поощряет коррупцию. Даже на питании пациентов и то зарабатывают, кормят ужасно, а списывают говядину в личные холодильники для дома. Хамят, кричат. Почему собирая деньги с пациентов не делают ремонт в диспансере? Предполагаю, что они идут в карманы тем, кто там работает и постоянно жалуется на очень "маленькую" зарплату. Вранье все, интересно когда будет наведен порядок?

fkbyf алина (не проверено)
Аватар пользователя fkbyf алина

При любой болезни надо помнить главное- если больной захочет жить- медицина бессильна- он сам выздоровеет!

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях