Остался русским, каким и родился

Архив нашего земляка, писателя Ильи Сургучёва, вернулся в его родной Ставрополь. Однако поиски продолжаются

Не раз «Открытая» писала о возвращении нашим современникам имен наших земляков, писателей и поэтов, чье творчество признано не только национальным, но и мировым достоянием.
Одно из таких имен – Илья Дмитриевич Сургучёв, уроженец Ставрополя, беллетрист, драматург, киносценарист.
Очередное совсем недавнее открытие – выпускник Ставропольской духовной семинарии, одноклассник Сургучева, настоятель Свято-Покровской Православной Русской Церкви в Цюрихе протоиерей Давид Чубов. Человек, которого из поколения в поколение чтут и почитают как святого во многих русских семьях еще с 1920-х годов, волею судеб оказавшихся в Швейцарии, Франции, Бельгии, Болгарии, Аргентине, США. Кто он, этот священнослужитель, чем был угоден людям, как оставил о себе добрую память? Узнать о Чубове стало возможным благодаря кропотливой работе в европейских и американских архивах ставропольских исследователей, обнаруживших переписку старых семинарских друзей.
В публикации «От матери-Родины не отошел…» («Открытая», №31 от 14 августа с.г.) мы рассказали о том, что писал отец Чубов Илье Сургучеву. И вот на днях из Гуверовского института (США) были получены письма Сургучева Чубову.
Что в них, сколько тайн хранит еще имя блистательного мастера слова Ильи Сургучева, с нашим корреспондентом поделился доктор филологических наук, профессор кафедры отечественной и мировой литературы Северо-Кавказского федерального университета Александр ФОКИН.

Был бы тронут до слёз
– Александр Алексеевич, какими годами датируется переписка старых семинарских товарищей?
– Точные даты всех писем пока не установлены. Пока могу лишь сказать, что они вели переписку до 1937 года, потом потеряли друг друга из виду.
Контакт возобновился в 1951 году, причем совершенно случайно, о чем рассказывает отец Давид в одном из своих писем. Именно этого периода несколько писем мне удалось получить и изучить.
– Давид Чубов долго искал адрес Сургучева, выспрашивал его у знакомых по Парижу, но тщетно. Война оборвала все связи. Возобновить их помог случай. Расскажите нашим читателям, как произошло это.
– Совершенно случайно. Чубов, поселившись после долгих скитаний в Швейцарии, регулярно бывал у философа, профессора Ивана Александровича Ильина, по его просьбе переписывая «Аксиомы религиозного опыта». Как-то разговорились о былом. Чубов обмолвился, что из выпуска Ставропольской духовной семинарии 1901 года остались, кажется, лишь двое – он и Илья Дмитриевич Сургучев. Ильин на это известие отреагировал живо: «Читали ли вы дивное произведение вашего сотоварища «Детство императора Николая II»?» Чубов ответил, что читал, но давно, еще в газете «Возрождение», и очень хотел бы прочитать его еще раз, но как?..
Тут Ильин достал тетрадку, в которую были вклеены вырезки из «Возрождения». Но главное, что у него оказался адрес Ильи Дмитриевича!
Кстати, Сургучев на упоминание Чубовым повести «Детство императора Николая II» в ответном письме в декабре 1952 года отреагировал очень болезненно: «За эту книгу, повторяю, меня проклянут на всех радикальных соборах. Ну и черт с ними!»
Но, как видим, вышло наоборот. Сегодня повесть напечатали десятки издательств, столичных и провинциальных, и всякий, кто хочет понять русскую историю, русского человека, эту удивительную книгу давно прочитал.
Пусть это звучит, может, необычно, но таким поворотом событий Илья Дмитриевич, не сомневаюсь, был бы тронут до слез.
– Сколько писем Сургучева Чубову удалось получить вам?
– Всего шесть. Но и это, скорее всего, лишь часть большой переписки. Некоторые из писем таковыми в полном смысле слова и назвать нельзя, это всего-навсего скромные фрагменты. Много неразберихи и нестыковок возникает от того, что письма Чубова хранятся в Колумбийском университете США, а Сургучева – в Гуверовском институте, исследовательском центре, входящем в Стэнфордский университет.
Редкие тамошние энтузиасты, любители словесности, копаются в архивах. Если что-то попадается из того, что необходимо мне – письма, фотографии, книги, дневниковые записи, со мной делятся, но не более того. Понятно, что специально, по заказу из Ставрополя, никто работать не будет. Да и делятся за деньги неподъемные для ученого из российской глубинки. Чтобы перелопатить американские архивы, нужны многие годы. Но главное, что работать с ними надо лично, находясь там, в США. Несбыточная мечта!

Всех, кого любил, давно уж нет
– Несмотря на неполную переписку, можно все же говорить о диалоге старых друзей?
– Да, диалог завязывается, и это порождает новые вопросы, новые версии. Но так бывает всегда, когда приходится копать глубоко, это естественный процесс поиска.
В одном своем письме Чубов с теплотой вспоминает семинарские годы и как бы вскользь замечает: хорошо бы описать их, в память о юности, о дорогой сердцу alma mater. И Сургучев эту идею подхватывает: «Когда я получаю твои письма, то ко мне в комнату входит Ставрополь-Кавказский, роща, семинария и мои 19 лет…» Он просит Чубова уточнить имя того или иного однокурсника, преподавателя.
Теперь практически полностью можно назвать имена тех, кто учился вместе с ними. А дальше остается проследить их судьбы. Это ценнейший пласт истории края!
– В письмах Чубов делится фактами из своей жизни. А в биографии Сургучева открылось что-то новое?
– К сожалению, нового к биографии Ильи Дмитриевича добавить пока нечего. Возможно, что-то еще откроется, но добывать документы становится все сложнее. Зато в посланиях есть масса деталей бытового свойства.
Сургучеву, например, принадлежит такая фраза: «Мы живем тут в отвратительной, убогой и мелко-провинциальной обстановке». И это в блистательном, аристократичном Париже!
У русских эмигрантов первой волны не было денег на элементарное пропитание и лечение, жили жалкими подачками. Это к вопросу о том, как русская интеллигенция, гордость нации, чувствовала себя за границей.
Бедствовали, прозябали, скитались по съемным квартирам, постоянно опасаясь за свою жизнь. И умирали в нищете, вдали от родины, забытые потомками.
– Удалось приоткрыть завесу над загадочным посещением Сургучевым Ставрополя в конце 1942-го – начале 1943 года?
– Новая порция писем лишь укрепила меня в том мнении, что тайное посещение Сургучевым оккупированного Ставрополя не более чем миф. Красивый, но, увы, миф.
По письмам и дневниковым записям видно, как Сургучев невыносимо тоскует по самому святому на земле для него месту, родному Ставрополю-Кавказскому. И ни полслова, ни намека о том, что довелось побывать в городе. Напротив, он отрицает всякую возможность этого.
Вот дневниковая запись за 1942 год: «Я поеду в Россию? Да никогда. Что я там буду делать? Все, кого любил, давно умерли или казнены. С отцовской могилы снята мраморная плита. Кругом – племя молодое, незнакомое и диковатое…
И Охотного ряда нет, и храм Христа Спасителя снесен, и «Вестника Европы» нет, и Амфитеатрова нет, и Дорошевича нет, и кругом всё свихнутые мозги, и слово «товарищ», которое еще будет привязываться лет пять…
Кто мне нужен и кому я, смешной человек, привидение старого мира, нужен? Нет, уж я как-нибудь в Парижске, в двенадцатом квартале, на кладбище со смешным названием «Тиэ», неподалеку от Бориса Лазаревского: вместе грешили, вместе и лежать будем…»
Развенчивают миф и номера «Парижского вестника». Я собрал почти все публикации Сургучева в этой газете, особенно пристально изучил написанное им с осени 1942-го по весну 1943 года, то есть за тот период, когда Сургучев, по непроверенным данным, нанес тайный визит в Ставрополь. И убедился: Францию писатель не покидал.
Наконец, в редких, чудом дошедших до нас дневниковых записях послевоенного времени Ильи Дмитриевича есть фраза о том, как же невыносимо хочется побывать в России! А сбоку, на полях чья-то неведомая рука оставила такой комментарий: «Не довелось».
Кто делал эти пометки, не знаю. Но, познакомившись с ними, я понял, что человек этот был знаком с Сургучевым очень тесно.
– Писатель Сургучев и священник Чубов – вечные странники. Судьбы их ведь тоже схожи во многом: семинария, Первая мировая, белое движение, эмиграция, расставание с семьями – навсегда, борьба за выживание, жуткая тоска по родине?.. Получив письма, адресованные отцу Давиду, вы тем самым поставили точку в переписке друзей детства?
– Американские архивы изучены настолько, насколько это было возможно сейчас в моем положении с помощью запросов и денежных переводов. Безусловно, личное присутствие в архиве, личная работа с документами – совсем другое дело. Об этом мечтает любой ученый. И результат был бы иной. Поэтому точку ставить рано.
Она будет поставлена тогда, когда архивы наших великих земляков будут переданы в Ставрополь и станут доступны любому. Но и та работа, которую я проделал, дает свои плоды.
Не так давно, напомню, в Ставрополе в печать вышел первый том Ильи Сургучева, в который вошла переписка писателя. Готовы второй и третий тома, где собраны все дореволюционные произведения Сургучева, в том числе известные повести «Губернатор» и «Мельница», пьесы «Осенние скрипки» и «Торговый дом». Некоторые из вещей раньше публиковались только в газетах. Это рассказы «Трешница», «Горе», повесть «Из дневника гимназиста».
Хотелось бы с презентацией успеть до Нового года. Но, как всегда, упирается все в деньги.
Благодаря архивным материалам запланированное год назад семитомное собрание сочинений Сургучева теперь будет расширено как минимум до 12 томов. И это только предварительно. Думаю, что в это собрание войдет еще один том писем.
Вот-вот в «Литературном Ставрополье» впервые в России будет опубликована пьеса «Письма с иностранными марками», которую в свое время ставили во всех без исключения столицахЕвропы. Разве это не результат?

Люд бесцеремонный, неуютный
– Открывая имя Сургучева, вы, конечно, уже не в начале пути, но и до конца далеко еще?
– Поиск бесконечен. Только что получил из Словакии пьесу «Осенние скрипки» на словацком языке. Издана книга, обратите внимание, в 1944 году. Тогда Словакия была под немцами, но кто-то нашелся ведь и издал книжку!
Хотели сделать реверанс в сторону Советского Союза, который освобождал Европу от фашизма, напечатали бы Пушкина или Толстого. Почему именно Сургучев? Непонятно и то, зачем вообще понадобилось печатать пьесу, вместо того чтобы поставить ее в театре? В общем, загадка.
Удивительно, что к «Осенним скрипкам» люди обращались в самые драматические моменты истории. Во время Первой мировой пьесу сыграли на сцене Московского художественного театра, в годы Гражданской войны в России спектакль с оглушительным успехом идет по всей Европе. В 1944 году, когда немцы, отступая, рушили все на своем пути, пьесу печатают в Словакии. Наконец, после войны сначала англичане, а потом французы снимают по ней фильмы.
Как этому не удивляться?!
– На возвращение архива Ильи Сургучева в Ставрополь у вас ушло десять лет. На достигнутом не остановитесь?
– Нет, конечно. Впереди новые города, новые архивы. Известно, что пьеса «Мосты» ставилась в театрах Европы, в Аргентине, но текста ее у нас нет. Удалось добыть лишь несколько страниц текста пьесы «Наши души поют», но полная версия ее точно есть в архивах Берлина. Вопрос в том, как добыть ее.
И таких произведений, которые известны пока только по названиям, целый список. Архивов, где может храниться наследие нашего писателя, еще не тронутых исследователями, полно по всему миру, надо только искать.
Не стоит забывать также, что свои произведения Сургучев направлял переводчикам, режиссерам театра и кино, литературным агентам. Пользуясь тем, что писатель во Франции жил на правах эмигранта, а точнее, не имея практически никаких прав, рукописи ему порой просто не возвращали, о чем свидетельствует ряд документов.
Вообще, судьба архива Ильи Сургучева очень трагична. Жена писателя тяжело болела психически и во время приступов выкидывала в окно все, что попадало ей под руку. Возможно, так был утерян ряд рукописей.
Когда Илья Дмитриевич умер, его завещания не нашли, а может, сделали вид, что не нашли, и по французским законам архив пустили с молотка. После этого часть наследия писателя оказалась в США.
До сих пор неизвестно, скажем, местонахождение большей части дневников, записных книжек.
– Правда, что часть архива Ильи Сургучева надо искать в Ставрополе?
– Правда. Об этом он сам говорит в одной из дневниковых записей.
Когда уходил с Добровольческой армией, то рукописи спрятал в подвале дома или гостиницы, расположенной тут же, по соседству, на улице Шаумяна, бывшей Армянской. Если архив сохранился, в нем есть переписка с Горьким, с которым Сургучев крепко дружил долгие годы. Даже революция, на стороне которой в итоге оказался Горький, не изменила отношения к нему парижского эмигранта.
«…Последний раз, уезжая из родного дома, я взял его (Горького – Ред.) письма, спрятал их в жестяную коробку из-под печенья и поздней ночью зарыл их в погребе, в самом глухом углу, и заставил огуречной бочкой. Времена стояли революционные, обыски шли за обысками, в доме то и дело поселялся какой-то незнаемый люд, бесцеремонный и неуютный, то и дело пропадали всяческие обиходные вещи, и потому, воспользовавшись однажды случайной пустотой дома, я тщательно зарыл свой клад. Уезжал я из дома на полгода, но, увы! эти полгода растянулись вот уже на тридцать лет с хорошим гаком».
– Когда была сделана запись?
– В 1945 году. Опять-таки обратите внимание, что дома он не был тридцать лет. Не довелось.
Не исключаю, что в той жестяной коробке хранится и переписка с Лениным, которого Илья Сургучев знал лично по дореволюционным встречам в Париже.
Вот одна из записей в дневнике писателя:
«Горький приехал в Париж на чествование памяти Герцена, и был литературный вечер в зале Ваграм. Горький читал рассказ «Рождение человека», а Ленин – что-то о Герцене, и суетился Луначарский, и Рубинович читал извинительное письмо Жореса, который не мог приехать, и зал, битком набитый эмигрантами, из которых многие потом были и министрами, и смертниками…
Какая жизнь прожита, какие воспоминания! И потом ужин в ресторане «Трианон» около монпарнасского вокзала: я сидел около Ленина, и он, как в «Веселой вдове», умолял меня не подкуривать его голуазами, дышать в сторону и пил белое вино пополам с виши. И все время иронически улыбался».
Наша земля ставропольская тоже хранит еще много тайн.

Беседовал
Олег ПАРФЁНОВ