Расстрел… за мечты

В нашей истории это единственный случай, когда зачитанный с эшафота приговор о смертной казни не был приведён в исполнение. Произошло это с петрашевцами 22 декабря 1849 года

Это были молодые люди, обвиненные в том, что позволяли себе собираться вместе в приватной обстановке и обсуждать, на их взгляд, неотложные социальные и политические проблемы общества. Придерживаясь при этом, как сказали бы сегодня, либеральных ценностей.

Среди участников «круглых столов» иной раз можно было заметить писателя Михаила Салтыкова-Щедрина, поэта Аполлона Майкова, путешественника Петра Семенова-Тянь-Шанского. В отличие от них Федор Достоевский, начинающий тогда литератор, на встречах со «злоумышленниками» появлялся регулярно. Потому и оказался среди осужденных.

Позже он вспоминал:  «Я был во второй очереди, и жить мне оставалось не больше минуты».

Только что монотонный голос аудитора донес: «К смертной казни через расстреляние!..» На каждого из выстроенных пред эшафотом надевают холщовый саван с капюшоном. Поп с крестом в руках читает молитву. Раздается  пронзительная барабанная дробь. Первых трех приговоренных привязывают к столбам. Напротив них выстраивается взвод солдат. Следует команда: «Це-е-льсь!» Но тут влетает фельдъегерь от царя. И разносится: «По-ми-ло-вать!..»

Император Николай I такой сценарий придумал сам.

Кошмар, который он пережил на Сенатской площади в день неудавшегося государственного переворота в декабре 1825 года, преследует его всю жизнь. И потому любое вольномыслие карается немилосердно. Никакая политическая ересь не должна свить гнездо в его империи.

Еще бы… Триада «Самодержавие. Православие. Народность» скрепила его царствование. А сочиненная Михаилом Глинкой опера «Жизнь за царя!» стала своего рода символом преданности российского народа своим самодержцам. Официальная пресса без устали твердит, что подданные Николая души в нем не чают.

Посмей тут проповедовать о неустроенности этой жизни…

Обряд казни петрашевцев на Семеновском плацу. Рисунок Б. Покровского.

Самых честных правил…

Сегодня можно прочитать, что Николай I «самый оболганный царь». Ведь даже Александр Пушкин о нем писал: «Он бодро, честно правит нами…» Те же современники удостоили его и титула «Рыцарь самодержавия».

Действительно, император отличался прямотой, честностью, бескорыстием. В воспоминаниях фрейлины Анны Тютчевой, дочери поэта, написано, что он «проводил за работой 18 часов в сутки, трудился до поздней ночи, вставал на заре, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных».

Чтил, в душе – обязательно, заповеди Христовы. Императору приписывают выражение: «Лучшая теория права есть добрая нравственность».

Вот только тот же Пушкин незадолго до своей гибели в дневнике записал: «В нем много от прапорщика и не много от Петра I». Прошли годы, и поэт изменил мнение о том, кого поначалу «просто полюбил»...

«Мне не нужны, кто будет рассуждать…»

Да, в своем кабинете в Зимнем дворце царь появлялся с петухами. Ни свет ни заря, а он уже бодрствует, весь в делах. Стоит лишь добавить, что держава, которой он с бескорыстным усердием правил, застряла в архаическом прошлом. И менять в ней что-то серьезно царь не помышлял.

Как писал Василий Ключевский: «Николай поставил себе задачей ничего не переменять, … а только поддерживать существующий порядок, восполнять пробелы, чинить обнаружившиеся ветхости с помощью практического законодательства и все это делать без всякого участия общества».

В мемуарах Анны Тютчевой, воочию наблюдавшей за жизнью монарха, находится и объяснение его поступкам: «Николай I был донкихотом самодержавия, донкихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволившим ему подчинять все своей фанатической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века».

В тесном кругу царь признавал, что «крепостное право есть зло, для всех ощутительное и очевидное». Но одновременно находил, что прикасаться к нему «было бы злом еще более гибельным».

Так, на «крепостных ногах» держава при нем и продолжила «бег» в будущее.

 Он всей душой был против европейских порядков, в основе которых лежали гарантированные законом гражданские свободы. «Чему там учиться? - с деланным удивлением спрашивал Николай. - Наше несовершенство во многом лучше их совершенства».

Ему принадлежит выражение: «Мне не нужны, кто будет рассуждать…» А на предложение ввести институт адвокатуры, потому что «без денег и без влияния не найдете для себя справедливости», Николай с искренним недоумением воскликнул: «Вы думаете, я книг не читаю, не знаю, кто революцию во Франции сделал?!»

Император твердо стоял на своих принципах.

Его «твердостью» можно объяснить и применяющееся массово в армии наказание шпицрутенами, нередко приводящее к смерти проштрафившегося. За что Николай I и был прозван Николай Палкин.

Михаил Батушевич-Петрашевский. Автор неизвестен.

Страстные пятницы

Но вот интересный момент. Принц Евгений Вюртембергский, дослужившийся в России до генеральских чинов, в своих воспоминаниях написал: «Я сказал бы императору: «Протяни Европе руку и не делай ни для кого исключения. Открой двери твоего государства просвещению и торговле».

Даже среди придворной элиты понимали, что не все ладно в государстве Российском. Нужны перемены. Но как о них заговоришь?

Живший в ту пору историк Михаил Погодин очень метко подметил: «Ложь, обман и лесть получают право гражданства, ибо всякий желающий пользы отечеству и указывающий на недостатки может прослыть за либерального злоумышленника».

Такие вот «либеральные злоумышленники» и собирались регулярно по пятницам на квартире у коллежского асессора Михаила Батушевича-Петрашевского. В основном это были мелкие чиновники, учителя, студенты, младшие офицеры. По мнению Александра Герцена: «…люди молодые, даровитые, чрезвычайно умные и чрезвычайно образованные».

Входил в их число и начинающий литератор Федор Достоевский.

Собравшись, речи вели вокруг того, что нужно бы сделать, чтобы в России жизнь стала лучше. Выходило, в первую очередь отменить крепостное право, сделать суд справедливым, а для этого - открытым. Отказаться от цензуры.

Обсуждали, спорили… Находили интересными учения социалистов- утопистов Шарля Фурье, Роберта Оуэна, Сен-Симона. Главная мысль в головах – просвещать народ. Готовить его к предстоящим преобразованиям. А людская молва меж тем разносила, что «по пятницам у Петрашевского пишут новые законы».

Да, был и такой факт: совместно читали распространявшееся в копиях письмо Белинского к Гоголю. А в письме, например, можно было прочесть: «Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение».

Но свергать самодержавие силой на ум никому не приходило.

На беду петрашевцев в их рядах оказался агент Третьего отделения. Многое из того, что произносилось, он смог записать. Жандармские чины, обобщив и творчески додумав, доложили о созревшем заговоре…

«Торг». Сцена из крепостного быта. Николай Неврев.

За «гнусный либерализм»

На докладе шефа Третьего отделения графа Орлова о петрашевцах Николай написал: «Я все прочел, дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нетерпимо».

Состоялся суд. Он нашел, что «пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе, отозвались в некоторой степени и в нашем отечестве. Горсть людей, …большей частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать священнейшие права религии, закона и собственности». Почти всем осужденным поставили в вину и распространение письма Белинского, которое «наполнено дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти». Всего к следствию привлекли 123 человека, из них двадцать один решением суда был приговорен к казни.

Как выразился один из приговоренных поручик Момбелли: «Суровый приговор был мотивирован исключительно «преступными разговорами», «вредными идеями», «гнусным либерализмом».

Федор Достоевский написал кратко: «Я знаю, что был осужден за мечты, за теории».

А чего еще можно было ожидать, когда Николаю I повсюду мерещились «цветные революции»? Он даже славянофилам велел брить бороды, поскольку ему донесли, что в охваченной революцией Европе на баррикадах стояли сплошь бородатые… И в том, что за «мечты», недозволенное вольномыслие путь открывался один – на каторгу, не было ничего диковинного. Как и в том, что дерзких фантазеров, чтобы охладить пыл их возможных почитателей, приказано было сначала «расстрелять».