Вихри враждебные

 

Знаменитый эпизод. Когда королю Людовику XVI доложили  о взятии Бастилии, он воскликнул:

- Так это же бунт! 

- Нет, Ваше Величество, это не бунт, это революция, - поправил его проницательный герцог Лианкур.

Начало Февральской революции в России в 1917 году чем-то напоминало начало Великой французской революции, полыхнувшей в 1789-м. Накануне те же очереди – хвосты за хлебом; те же толпы возбужденных женщин, готовых ради спасения от голода  своих родных идти на штурм любых твердынь.

Российская империя не выдержала напряжения, вызванного  войной, которая шла уже два с половиной года. Ресурсы оказались истощены. А одновременно с этим совершенно истончился и моральный авторитет самодержавия.

Романовых народ уже не обожал.  И чтобы вызвать бунт улиц, не потребовалось даже записных зачинщиков. Кто-то из современников подметил: «Это была революция без революционеров».  Самые именитые из них томились в ссылках или ждали своего часа в эмиграции.

«Февральское восстание именуют стихийным… - писал Лев Троцкий, - в феврале никто заранее не намечал путей переворота… никто сверху не призывал к восстанию. Накоплявшееся в течение годов возмущение прорвалось наружу в значительной мере неожиданно для самих масс».

Империя, еще не так давно бывшая грозой для остального мира, рухнула в одночасье, словно карточный домик. «Русь слиняла в два дня. Самое большее - в три», - написал известный публицист Василий Розанов.

И никто не поспешил на помощь монарху. Ни клявшиеся ему в особой любви «черносотенцы», ни присягавшая ему на верность блистательная гвардия. Как отметил Александр Солженицын: «Вся царская администрация и весь высший слой аристократии в февральские дни сдавались как кролики».

 

Хлеб - всему голова

 

Как бы кто ни клял исторический материализм, а произошло все по его «неуклюжим, корявым» лекалам. Затрясло российскую экономику, выпуклей обозначилась несостоятельность правящего режима,  и народ «не захотел жить по-старому».

А ближайшим поводом послужил хлебный дефицит. Возник он не по причине обрушившихся неурожаев, а из-за того, что государство в условиях галопирующей инфляции принялось своей неумелой рукой наводить порядок на продовольственном рынке.

Как вспоминал Михаил Родзянко, председатель Государственной Думы: «Крестьяне, напуганные разными разверстками, переписками и слухами о реквизициях, стали тщательно прятать хлеб, закапывали его или спешили продать скупщикам».

От такого «саботажа» страдали прежде всего большие города. Так, в течение первых двух месяцев 1917 года установленный план снабжения Москвы и Петрограда хлебом был выполнен только на 25 процентов. И мемуарная литература пестрит эпизодами о появившихся очередях – хвостах возле булочных.

Полицейским только и оставалось, что доносить: «Среди… рабочей массы происходит сильное брожение вследствие недостатка хлеба; почти всем полицейским приходится ежедневно слышать жалобы, что не ели хлеба по 2-3 дня и более, и поэтому легко можно ожидать крупных уличных беспорядков».

Ожидать их пришлось недолго. Текстильщицы Невской ниточной мануфактуры 23 февраля (по новому стилю - 8 марта), в День труженицы, объявили забастовку и толпой, с криками «Хлеба!», двинулись снимать с работы рабочих соседних заводов. На следующий день бастовало уже 200 тысяч рабочих.

Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой.

Вечером 25 февраля царь телеграфировал генералу Сергею Хабалову, командующему Петербургским округом: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».

И тут выясняется, что подавлять толпы недовольных некому. Солдаты отказываются выполнять приказы. Весь Петербургский гарнизон в течение нескольких дней переходит на сторону «бунтовщиков». Обуздать людскую стихию нет никаких возможностей.

Спустя время Василий Шульгин, депутат Госдумы, подытожил: «…дело было, конечно, не в хлебе… Это была последняя капля… Дело было в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти».

 

Заговорщики

 

А ведь в тиши давно зрел план дворцового переворота. Николай успел потерять  былую популярность не только среди гражданского населения, но и в армии.  Дело было не только в навязшем на зубах Распутине, царя винили за «полное разорение страны»… И разумные люди понимали, что причина всех неурядиц в архаизме самодержавного режима.

Но Николай и слышать не хотел о любых ограничениях своей власти. Потому вполне оправданным представлялся шаг - возвести на  престол наследника, несовершеннолетнего царевича Алексея, а регентом ему определить младшего брата  императора Михаила Александровича.

«Мягкий характер великого князя и малолетство наследника казались лучшей гарантией перехода к конституционному строю», - писал в своих мемуарах глава кадетов Павел Милюков.

Разговоры о таких замыслах велись кулуарно с осени 1916 года. Вовлечены в них были не только депутаты Думы, но и высшие генералы.

Душой заговора стал Александр Гучков, лидер октябристов. Как он замышлял осуществить его, написал Павел Милюков: «Он признал перед комиссией, что существовал у него и у его «друзей» план захватить по дороге между ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем... одновременно арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою новое правительство».

Но вышло все проще. Царь добровольно отдал себя в руки заговорщиков.

Не запугаете…

В середине февраля председатель Госдумы Родзянко в последний раз попытался убедить Николая в возможности революции. Но царь недовольно прервал докладчика словами:

- Мои сведения совершенно противоположны…

И предложение ввести ответственное перед Думой правительство, что могло бы успокоить пришедшие в волнение умы и начинающие закипать на улицах страсти, отверг.

Решив, что все и так рассосется, Николай 22 февраля отправился в Могилев, в ставку Верховного главнокомандующего.

Императрица Александра Федоровна отправила ему вслед подбадривающее письмо: «Ты никогда не упускал случая показать любовь и доброту. Дай им теперь почувствовать кулак. Они сами просят об этом — сколь многие мне недавно говорили: «Нам нужен кнут!» Это странно, но такова славянская натура… Они должны научиться бояться тебя».

Проходит четыре дня, и Николай получает от военного министра телеграмму, в которой говорится, что солдаты отказываются стрелять в бунтовщиков и переходят на их сторону.

Это значило, что монархия в России на краю пропасти. Нужны адекватные действия.

 

«Кругом измена…»

 

Император не бросил клич собраться верным ему частям под его стягом. Он  только приказал одному из генералов во главе «карательной экспедиции» отправиться в Петербург для водворения порядка, а сам 28 февраля выехал в Царское Село.

Он был очень встревожен тем, что мятеж уже вовсю бушевал и возле дворца, в котором жила его семья. К тому же дети, как сообщала супруга, заболели корью.

Но доехать до Царского Села Николаю не удалось. Пути оказались заблокированными восставшими. И его поезд поворачивает на Псков.

Встретивший царя командующий Северным фронтом генерал Николай Рузский не скрывает своего неверия в успех подавления мятежа.

«Посылать войска в Петроград уже поздно, - произносит он, - выйдет лишнее кровопролитие и лишнее раздражение… Надо их вернуть». На вопрос царя: «Что же делать?» - он отвечает: «Теперь придется, быть может, сдаваться на милость победителя».

Рузский все время находился на связи с председателем Госдумы Родзянко, и знал, что в Петрограде требуют отречения царя.

Знали об этом и военачальники. Как и о том, что в столице царит смута. Начальник штаба Верховного главнокомандующего Михаил Алексеев, чтобы выяснить отношение армии к отречению, запросил по телеграфу мнения командующих фронтами. Они все «ради спасения Отечества» высказались за отречение Николая. Для царя это стало большой неожиданностью. И лишило всякой воли к сопротивлению. А в своем дневнике он записал: «Кругом измена, и трусость, и обман!»

Генерал из царской свиты Дмитрий Дубенский прокомментирует отречение словами: «...сдал, как сдают эскадрон… надо было ехать не в Псков, а в гвардию, в Особую армию».

Сначала Николай отрекся в пользу наследника Алексея, а потом, не желая расставаться с сыном, переписал отречение в пользу брата Михаила.

Поздно вечером 2 марта принимать «капитуляцию» приехали посланцы Думы – депутаты Александр Гучков и Василий Шульгин.

Михаил императором пробыл всего лишь сутки. Он понимал, что на троне ему уже не усидеть. И согласился передать судьбу монархии в руки Учредительного собрания.

 

Виктор СПАССКИЙ,

историк