Наша страна в глубоком и всеохватном экономическом кризисе - от социальной сферы и промышленности до науки. Остались ли у России хоть какие-то козыри в глобальной игре? Об этом «МН» поговорил с доктором наук, первым вице-президентом Международной академии менеджмента и Вольного экономического общества России, академиком РАЕН, профессором Виктором КРАСИЛЬНИКОВЫМ.
- Виктор Наумович, за счет чего будем выживать?
- История учит, что главным всегда и везде остается технический прогресс. На полтавском поле, как писал Пушкин, «шары чугунные повсюду». То есть до того, как шведы смогли начать свой знаменитый штыковой бой, их час за часом молотила артиллерия Петра I. Пушек у русских было не в два, а в 20 раз больше, чем у шведов. А за несколько столетий до этого всего пара сотен казаков Ермака спокойно выходила против рати Кучума, имея не в пример неприятелю «огненный бой» в виде пушек и ружей.
В XXI веке прогресс человечества тем более связан с научно-техническим развитием, инновациями. Это банальное утверждение, но банальность утверждения не отменяет его истинности. Именно здесь и надо искать место России.
- Но разве мы сильны в научно-технической области?
- России, конечно, трудно вписаться в области, в которых уже десятилетиями работают другие развитые страны. Нам, к примеру, уже нечего делать не только в автомобилестроении, но и в такой пока еще достаточно новой области, как производство компьютеров.
Однако есть поле, на котором у нас имеются не только шансы, но и более чем реальные возможности для роста. Это сфера теоретической науки.
- Но теория, как поется в песне, без практики мертва...
- А теоретическая наука сегодня во всем мире отстает от успехов прикладных наук. Вот, например, крохотная коробочка мобильного телефона - чудо, которое несет в себе немыслимые возможности. Но мы до сих пор не знаем, как и почему движутся циклоны и антициклоны, определяющие климат. Мы не знаем жизни Солнца, так как не знаем законов жизни других звезд. Мы не знаем многих законов генетики, хотя вторгаемся в эту область со многими экспериментами.
Кстати, у теоретической науки «особые привязанности» к странам и народам. Тысячелетняя история Китая демонстрирует изумительные результаты в виде пороха, компаса или бумаги. Но вовсе не теоретические обобщения. Грандиозные усилия Японии за последние десятки лет заметных результатов тоже не дают. И даже США до сих пор живут импортом мозгов из других стран.
- Почему вы считаете, что именно наша страна может дать фору в области теоретической науки?
- Дело прежде всего в наличии у нации присущего науке типа мышления. Как этот тип сформировался?
Во-первых, благодаря генетическому разнообразию русской нации. Кто-то из ученых на вопрос, куда делись печенеги, ответил: «Никуда. Они здесь, они в каждом из нас». То же самое можно сказать о растворившихся в русских скифах, хазарах, готах, половцах.
Во-вторых, фактором, способствовавшим интересу в нашей стране к теоретической науке, стало слияние в русской истории традиций античности из Византии, традиций Китая и Индии, дошедших до Руси во времена Золотой Орды, и западноевропейских традиций, пришедших через прорубленное Петром I окно в Европу.
В-третьих, повлияло и то, что для теоретических исследований не требовалась какая-то особая материальная база. И приехавшему в Петербург гениальному Эйлеру. И творившему в Казани не менее гениальному Лобачевскому.
Развитие теоретических наук не зависит напрямую ни от инвестиций, ни от уровня зарплат. И выдающийся математик современности Григорий Перельман спокойно живет в одиночестве под Петербургом, изредка выезжая в Швецию, предпочитая лес всем многочисленным математическим тусовкам типа Стэнфорда с его Силиконовой долиной.
В-четвертых, влияли и условия русского климата, когда не только мужик, но и барин на многие месяцы был заперт в своем имении и ему оставалось только размышлять. Изолированный снежной зимой или весенними разливами ото всяческих внешних воздействий, русский человек получал возможность свободно мыслить.
И, наконец, в-пятых, свою роль сыграла советская эпоха, когда противостояние остальному миру заставило страну самостоятельно развивать значительный блок научного комплекса, в том числе и всю его теоретическую науку.
- И что, традиции образования у нас сильны, несмотря на все шараханья последних лет?
- Да, пока еще. Слишком велик запас прочности. Не надо забывать и того, что делалось для образования в России до 1917 года. Вольному экономическому обществу царской властью было поручено заняться образованием среди крестьян. И с течением времени все крестьянство было охвачено школьным образованием. Думаю, такого нет и сегодня во вполне развитых странах. Этим историческим фактом Россия вправе гордиться.
- Для развития теоретической науки движущей силой должна быть интеллигенция...
- Да. Но нужно, чтобы интеллигент был свободен. Свобода предполагает дискуссии, наличие оппозиции. Нельзя иметь одно мнение по поводу развития науки всего государства и общества. И нельзя замыкаться только на России. Чтобы двигаться вперед, растить действительно современные конкурентоспособные кадры, необходимо соприкасаться с мировым опытом.
- И все же нашему обществу, особенно при наличии советского опыта, трудно представить в качестве движущей силы субъекта «в очках и шляпе».
- Все течет, все изменяется. Мало кто обратил внимание на то, что на грани веков китайская Коммунистическая партия на своем съезде провозгласила: не рабочий класс, а класс интеллигенции в XXI веке будет основой развития страны. Ничего себе оплеуха марксистско-ленинскому учению! Именно с интеллигенцией прежде всего стала работать КПК, помогать ей во всех вопросах, советоваться с ней, решая главные проблемы страны.
Александр Губанов
Фото PHOTOXPRESS
На снимке вверху: Н.П. Богданов-Бельский «Устный счет»
Добавить комментарий