Поиск на сайте

Вся история нашего Отечества, запутанная и драматичная, стала хорошей проверкой современного поколения

 

Общеизвестные титулы и заслуги Германа Беликова выглядят так: корифей краеведения, автор трех десятков глубоких исследовательских трудов, почетный гражданин Ставрополя. На днях историк получил извещение из Москвы о том, что его имя попало в международную энциклопедию «Лучшие люди России», герои которой своими достижениями являются примером для миллионов.
Однако главное кроется за рамками официального признания, о чем власть, по природе своей скользкая и многоликая, предпочитает молчать - восторг и предательство умещаются в ней бесконфликтно и естественно.
Боязно, не ко времени как-то признать, что земляк наш Беликов - человек огромного гражданского и человеческого мужества, пересмотревший и перевернувший историю Ставрополья ради его же будущего. Признание этого пахнет внутренним дискомфортом и осложнениями в карьерных замыслах.
Неудивительно, что и сегодня, спустя два десятилетия после рождения свободной России, полно желающих пустить Беликова по 58-й политической на лесоповал, чтоб не баламутил народ, не смущал антисоветчиной неокрепшие умы граждан. И в этом есть лицемерие не только власти, но и самой современности.
Одной ногой увязли в чудовищном большевистском насилии, а другую вроде как едва-едва занесли, чтобы выбраться из омута лжи и самообмана, но так и застыли в неопределенности и раздумьях: не вернуться ли, не воскресить ли развенчанных идолов, которым поклонялись безоглядно и тупо?!
Вернуться туда, где все понятно, определенно, завизировано, а презрение к личности как гарантия покоя и умиротворения. Жить одним днем, не ворошить прошлое, не заглядывать в будущее стало нормой современного российского общества, вполне удовлетворенного тем, чем широко потчует его пропаганда.
Приспособленчество, соглашательство, апатия усыпляют мораль, саму способность думать, анализировать, чтобы, наконец, ответить на вопрос о своем месте в истории. Как вообще жить в стране, напоминающей причудливую смесь наметившихся маячков цивилизации и средневекового мракобесия?
О том, какой выбор сделал антисоветчик в законе Герман Беликов, вызывающий раздражение многих, но тронуть которого кишка тонка, и хотелось бы рассказать.

 

Красное, белое
Род Германа Алексеевича Беликова по отцовской линии, как сообщают немногочисленные архивные документы, в Ставрополе свое начало берет где-то в конце позапрошлого столетия, когда в Старом Форштадте обосновался крестьянин из Великороссии Никифор Беликов.
Три сына Максима Никифоровича, деда нашего героя, стали известными каменщиками, поучаствовавшими в строительстве многих зданий, в том числе Дома губернатора и храма Андрея Первозванного. И лишь отец Алексей Беликов прошел обучение у немецкого мастера-альфрейщика, занимавшегося художественной росписью стен и потолочной лепнины.
Ученик, видимо, оказался толковым, не случайно немец доверил ему роспись гостиной особняка именитого купца Меснянкина, где был устроен известный в городе музыкальный салон. Свой след юный Алексей Беликов оставил и в росписи сусальным золотом комнат Дома губернатора, особняков многих купцов и промышленников Ставрополя.
В Первую мировую был писарем при сформированном штабе казачьего полка. Попал на турецкий фронт, где участвовал в боях и был отмечен Георгиевской медалью, что запечатлено на сохранившихся в семье фотографиях.
В 1937-м кто-то из соседей увидел этот снимок и донес на Алексея Беликова в НКВД, как на белогвардейского офицера. Его забрали, но бывшие ученики арестанта, работавшие в том страшном ведомстве, сумели отвести угрозу. Политически «неблагонадежного» отпустили, и одно время он даже занимал должность заведующего городским отделом народного образования Ставрополя. Но потом все же сняли с работы, исключив из партии.
Сама биография будто бы оказалась причастна к тому, чтобы Герман Беликов стал историком. Но осознание этого придет лишь с годами, потребовав непростого осмысления действительности, изучения своих корней. 
Трудно и болезненно вызревал редкий дар объективности, без которого историк превращается в раздираемого противоречиями и комплексами бытописателя. Во многом поспособствовали этому драматические события в семье отца, разделенной страстями грянувшей революции. 
С германского фронта солдаты возвращались домой, попадая в объятия большевиков-агитаторов. Вольница стала неуправляемой и агрессивной, казачьи части не поддавались пролетарским безумцам, держа путь в родные станицы. Однако все братья отца стали под красные знамена, как и большинство новофорштадтцев.
А старофорштадтцы уходили с белыми. С последними оказался и Алексей Беликов, принятый писарем в один из штабов Добровольческой армии. Но, попав в плен к красным, служил у них тем же писарем. Старший брат Алексея Тихон, будучи красным комиссаром, был насмерть запорот деникинцами.

 

Свет в окне
Эти драматические для семьи события будущему историку помогли впоследствии иными глазами взглянуть на Гражданскую войну. Сама судьба вела его к истине дорогой, отличной от обустроенной властью магистрали, где напоказ выставлялось лишь то немногое, что было выгодно. За трепетные чувства к своим корням наказывали со всем пристрастием, ничего не стоило оказаться в творческой резервации с голосом «тоньше писка» и обрубленными перспективами.
Беликовы о корнях своих помнили и берегли их. Да и само появление на свет в семье русского крестьянина мальчика с немецким именем тоже не было случайностью и в местном загсе при регистрации вызвало большое недоумение. Мама Германа Алексеевича Елизавета Яковлевна, в девичестве Эльза Явальд Филькфольд, родом происходила из обрусевших немцев, верой и правдой служивших России, а имя сыну дала в честь деда.
Когда умирала, извлекла из потаенного места потертый золотой перстень своего отца с фамильным гербом, где под рыцарским шлемом в обрамлении дубовых листьев на золотом щите изображена рука с саблей и нанизанной на нее человеческой головой.
Веселенький такой герб, расшифровать смысл которого мама не захотела или не смогла. Перстень этот долго хранился в шкатулке подальше от посторонних глаз, пока в постперестроечное время Герман Беликов не решился надеть его на безымянный палец правой руки. Сначала он соскальзывал, но теперь врезался намертво.
В довоенные годы Алексей Максимович Беликов преподавал историю и Конституцию СССР во вновь открывшейся в нижней части города проспекта им. Сталина школе №4 (сегодня здесь стоит гостиница «Интурист»), построенной на месте и из камня разобранного старого Троицкого кафедрального собора.
Отец помог сыну заглянуть в саму душу города, насладиться его красотой и самой историей. Прогулки с отцом к Кипучему (ныне Серафима Саровского) роднику по старому, заброшенному казачьему поселению с заколоченными в избах окнами и одинокими, поросшими бурьяном каменными крестами, по зеленым рощам со столетними деревьями-великанами, некогда принадлежавшими генералу Емануелю, вокруг Сипягина (Пионерского) пруда с действующей водяной мельницей наполняли и питали свежестью детское сердце, и в зрелые годы не утратившей своей целительной силы.
«Зимним вечером на самодельных салазках мы с мамой спустились от дома по бульвару к школе. Большие  классные окна были залиты морем света. Заглянув в одно из них, я увидел у классной доски своего отца. Крик радости вырвался из моей груди, гордость переполняла меня»  - один из ярких подаренных детством сюжетов, как и фамильный перстень, крепко, на всю жизнь врезавшийся в детскую память будущего историка.

 

Сброшенный крест
Новая жизнь, наполненная понятными лозунгами, лучезарными и смелыми перспективами, всерьез увлекла молодую Россию. Широкие горизонты так сказочно манили к себе, что повсеместное уничтожение церквей, купеческих и дворянских надгробий и склепов, прочего старорежимного наследия прочно вошло в обиход. Непротивление злу стало надежным пропуском в светлое будущее.
Воспоминаний о том, как ломали старый Казанский храм на бывшей Соборной, а ныне Комсомольской горке, у Беликова почти не осталось. А вот как сбрасывали крест с купола «Царь-звонницы» Казанского собора, запомнил, и очень хорошо.
В тот предвоенный день с горки удалили всех посторонних, но много народу за происходящим наблюдали с крыш своих домов. Зрелище и впрямь захватывало: два смельчака на головокружительной высоте, обвязавшись веревками, сначала выбили концы толстенных цепей креста, и те со звоном полетели вниз, цепляясь за каменные декоративные уступы колокольни. 
Затем веревками принялись раскачивать вызолоченный крест, видимо снизу уже подпиленный, до тех пор, пока он не рухнул. В довершение сбросили четыре креста с малых башенок нижнего этажа колокольни.
Одно время вместо крестов власти хотели установить звезды с электрическими лампочками внутри, а в самой колокольне открыть музей истории Великой Октябрьской революции. Но в итоге соорудили помост для прыжков с тросовым парашютом. 
От желающих сигануть в будущее с колокольни под радостный визг товарищей не было отбоя.

 

Пока ждем
Заложенная на генетическом уровне любовь к Богу мгновенно вдруг улетучилась. Чувства, которые вели и выручали Россию на протяжении веков с самых дремучих ее времен, замещались иными идеалами. Многие из них на самом деле оказались достойными, на них поднимались целые поколения честных, совестливых, порядочных людей. Но от варварства и цинизма, привнесенного революцией, избавиться нам, кажется, суждено еще не скоро.
В связи с восстановлением колокольни над церковью Св. Владимира в подворье храма Св. Андрея Первозванного Герман Беликов письменно обратился к епископу Феофану о том, что под алтарем церкви находится захоронение самого выдающегося ставропольского архиепископа Агафадора, о чем, кстати, говорится во всех работах историка, посвященных православию на Ставрополье.
Почти за два десятилетия своей пасторской службы Агафадор удвоил число церковных приходов, монастырей и церковно-приходских школ в Кавказской и Ставропольской епархии. Был автором целого ряда научных и богословских трактатов, в том числе Закона Божьего.
Когда в мае 1919 года в Ставрополе проходил Поместный Собор юга России, собравший большинство высших иерархов церкви и офицерство во главе с генералом Деникиным, Агафадора избрали председателем созданного тогда Временного высшего церковного Совета, наградив клобуком митрополита.
Так вот, когда укрепляли фундамент церкви Св. Владимира, под алтарем обнаружили мраморные ступени, ведущие в склеп с дубовым опечатанным гробом владыки. Правда, здесь уже, видимо, успели побывать чекисты, в качестве сувенира прихватившие череп Агафадора.
Но общественность до сих пор не известили о находке, не организовали почитание и освящение останков выдающегося человека…
В свое время Беликов выяснил, что за оградой храма Св. Андрея Первозванного в 1919 году захоронили останки более ста офицеров, представителей ставропольской интеллигенции, священнослужителей, гимназистов, зверски убитых большевиками во время выступления против советской власти. То было так называемое офицерское восстание, подготовленное группой царских офицеров во главе с братьями Ртищевыми.
Известный общественник того времени В.М. Краснов в своих «Воспоминаниях», опубликованных сначала в Париже, а в перестроечное время изданных в Москве, писал: «После очищения города от красных (19 июля 1918 года - Авт.) было произведено вскрытие могил погибших от красного террора и всенародное погребение их в трехъярусной братской могиле в ограде Андреевского собора». 
На могиле новомучеников земли ставропольской по проекту архитектора А. Масальского был устроен памятник, в 1920 году разрушенный большевиками.
«Через окружение архиепископа Феофана, через печатные издания, на многочисленных научных конференциях я просил поставить на предполагаемом месте захоронения расстрелянных земляков хотя бы деревянный крест. В ответ - тишина. Что ж, ждем…» - с горечью констатирует Беликов факты, ставшие знаком нашей эпохи.
Ждем понимания и сочувствия. От кого? От вчерашних советских деятелей, плавно и уверенно вписавшихся в управленческие структуры современной России? 
Самые дальновидные из них исправно посещают церковь, стоят службы со свечками, лобызаются с иерархами, легко позабыв о своем атеистическом мракобесии.

 

Под немцем
Мгновения первой встречи с захватчиками 3 августа в 1942-м в памяти будущего краеведа не просто сохранились, а впечатались навечно, как в бетон:
«Сколько раз нам показывали их в карикатурах - в рогатых шлемах со звериными лицами, целый калейдоскоп диких существ, рвущихся нас растерзать. И вот один из них предстал перед нашими глазами: высокий, белокурый, в слегка примятом мундире, в уже вычищенных до блеска денщиком сапогах. На ломаном русском языке он что-то говорил стоящим у выхода из бомбоубежища людям. Впереди меня шла девушка с перевязанной носовым платком раной на щиколотке. Офицер подал ей руку, затем извлек из медпакета  какую-то мазь и бинт, перевязал рану.
Что это, жест помощи или лицемерия? Не знаю. Но на нас увиденное подействовало успокаивающе».
Подобными наблюдениями раньше не делились даже с близкими, рассуждать таким образом советскому человеку было несвойственно. Но как избавиться от факта, свидетелем которого стал лично? Тем более историку, отвечающему перед целыми поколениями. 
Вопрос этот для Беликова решен окончательно: трактовать события можно по-разному, но искажать или умалчивать факты - преступно.
Всякая попытка, пусть даже идейно обоснованная и подкрепленная заботой о высоком, приватизировать ход истории означает для профессионала конец. В этом и кроется беликовское, до судорог, неприятие вранья, которым советские идеологи цинично фаршировали книги, учебники, мозги подданных.    
Старый товарищ Беликова, тоже краевед, Владимир Иванович Ивановский, во время оккупации живший поблизости центрального парка, вспоминал, как из радиомашины транслировали выступление Левитана, сообщившего о кровопролитных боях под Сальском. Немцы, неплохо понимающие по-русски, безудержно хохотали и, приседая, хлопали себя по ляжкам. Левитан, видимо, действительно их рассмешил: оборона у Сальска на тот момент была давно прорвана.
Кстати, в сводках Совинформбюро сообщение о взятии Ворошиловска войсками вермахта прошло лишь 5 августа. Эта ложь позже вошла во все книги о Великой Отечественной войне на Северном Кавказе.
Взятие немцами Ворошиловска, оккупация, освобождение…
Глубина осмысления событий, в основе которой тома документальных свидетельств, личные воспоминания, словно имеешь дело с беспристрастным самокопанием в себе, для современных исследователей вообще редкость. 
Врожденное чувство хроникера, живость повествования, чувственность и простота, с которой Герман Беликов проницательно передает события сложные и эпохальные, фанатическая преданность факту превращают его книги в бестселлеры.
Подкупает детская непосредственность, с которой убеленный сединами историк, для многих учитель и наставник, не боится показаться в смешном свете. Вот как запечатлелась его встреча с передовыми частями Красной армии, в январе 43-го освободившими город от немцев:
«В городе уже шли бои между немцами и нашими. Именно тогда со мной произошел далеко не героический случай. Выйдя из дома на пустынную улицу, я увидел у пивного ларька на бульваре группу молодых ребят с оружием. Они позвали меня к себе. Я же предпочел спешно ретироваться или трусливо бежать. Случай этот, для меня постыдный, долго потом не давал покоя…»
Мелочь, да не каждый сознается в ней. На такое способны люди, познавшие многие ипостаси бытия, жизнь для которых - не набор бравурных дат, а повседневный труд, полный сомнений, мук совести, правдоискательства, в ущерб заслуженному покою и комфорту.      
Этим трудом в свои 78 Герман Беликов заслужил редкое и по нашим-то демократичным временам право говорить правду. Но главное - делать это безбоязненно, без оглядки на верхи, которые всегда бдят, как бы человек известный не произнес чего лишнего, крамольного. Это право Беликов выстрадал, заработал скрупулезным трудом, ставшим смыслом всей его жизни - тернистой, но последовательной в своих целях и принципах. Маска героя, монополиста истины ему ни к чему. 
Зато маску антисоветчика на краеведа старательно пытаются натянуть те, кто и сегодня готов хоть врукопашную пойти против людей, срывающих маскировочную сетку с нашего прошлого.

 

Ближе к жизни
Учеба, за исключением истории и географии, Беликова, по его собственному признанию, увлекала мало. После всего пережитого в оккупации сидеть в душном классе не хотелось. Сбегал с уроков и с такими же прогульщиками гонял на пустыре мяч.
Против идеалов социализма не выступал, но прилежным комсомольцем так и не стал - серьезно увлекся спортом, да и самой жизнью, неофициальной, подальше от собраний и заседаний активов, брызжущей спелым соком юности и энергии.
Не сторонился мест, приобретших в городе неблагополучную репутацию, а то и дурную славу. В поисках впечатлений толкался на черном рынке краденного, сближался с людьми сомнительных социальных и политических ориентаций.
Одним из таких неблагополучных мест считался бильярд на стадионе «Динамо». Попав туда из любопытства, многие становились его завсегдатаями. Здесь с вечера собирался удивительный люд, казалось, совершенно несовместимый. Но это только внешне, ибо известный врач или не менее известный картежник были поражены одинаковой страстью - любовью к бильярду.
Первой скрипкой заслуженно считали игрока по прозвищу Шнапс, он же Всеволод Сергеевич Шнаперман-Протопопов, известный врач-физиотерапевт. Не менее известной личностью был Чипиндос, армянин Лева, в прошлом вор в законе. За ними следовали Стакан вермута, как называли пожилого игрока неопределенного рода занятий, Петька хромой, одноногий бывший танкист, наконец Интеллигент - высокий, в длинном пальто и ярком шарфе франт, прекрасно игравший как «московскую», так и «пирамиду». 
Однако вращение в кругах сомнительных личностей, не всегда попадавших в ногу со временем, не помешало Беликову выбрать путь в жизни серьезный. Хотя по нынешним меркам непристойно романтичный, а то и просто бесперспективный.
  
 

Олег ПАРФЁНОВ
Окончание в следующем номере

 

алина20 февраля 2011, 22:48

 
 
 
 

Статья легко читается , отдельные моменты спорные.Однако хотелось бы узнать -где можно купить книги Беликова,планирует ли выпуск каких- то новых материалов.

 

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях