Бунтарь советской эпохи

Известному ставропольскому писателю Вадиму Чернову исполнилось 75 лет. Накануне юбилея с Вадимом Сергеевичем встретился обозреватель «Открытой» газеты

Библейская мудрость гласит: «По плодам судите». Плоды писателя – его слово. Писателя следует оценивать по отлитому в типографский знак, оттесненному на книжной, журнальной, а то и газетной странице слову, которое им выношено и за которое он отвечает.
Написанные Вадимом Черновым книги – а их более двадцати («Сто пятая жизнь Акбара», «Возвращение к детству», «Оранжевый день», «Свирепый марсианский бог», «Королевский краб», «Золотой клевер на зеленом поле» и другие) – изданы двухмиллионным тиражом. Два миллиона беспристрастных судей встретились с писателем, заглянули ему в глаза, поговорили с ним. И он в чем-то хоть немного, но изменил их взгляды на жизнь. Кто же он, человек, владеющий магией слова? Что несет он, чему учит? Как и чем живет?

Отвечая на мою просьбу вспомнить, как он отмечал свой первый в жизни юбилей – двадцатипятилетие, – Вадим Сергеевич на мгновение задумался:
– Надо же, какое совпадение! Сейчас, накануне семидесятипятилетия, я готовлю к изданию двухтомник избранного. А перед тем, как исполнилось двадцать пять, вышла в свет моя первая книга: художественные очерки о ребятах из бригад коммунистического труда «В коммунистических бригадах мы к коммунизму держим путь». 
Сегодня эта тема вызывает скептическую улыбку. Но я ведь писал не брошюру по научному коммунизму, а зарисовки, что называется, с натуры. Были живые сцены, характеры, судьбы. Ребята были интересные, они горели, мечтали. Я был свободен, когда писал о них.
– Вадим Сергеевич, у вас счастливая писательская судьба. Вам было 29 лет, когда вас приняли в Союз писателей СССР. Случай по тем временам редкостный. Многие десятилетиями добивались получения заветных писательских корочек, а вам как бы само свалилось…
– Да, это так. Весной 1963 года меня пригласили на семинар молодых писателей в Москву и вручили удостоверение члена Союза писателей. Для меня это стало неожиданностью.
– И что же стало причиной такого щедрого «подарка»?
– Моя повесть «Сто пятая жизнь Акбара». Сначала ее опубликовали в альманахе «Ставрополье» в 1962 году, а потом переиздали в Москве. Позже ее перевели на многие языки. Были попытки экранизировать повесть, и я даже участвовал в написании сценария. 
Но идея рухнула. Не хватило того, что называется «умение толкать». В мире литературы и киноискусства есть свои кулуарные тайны и пружины, парадные двери и черные входы. Я в этом никогда не был силен. 
Я верил, что я – это я, каким меня Бог послал с моим талантом в этот мир сказать свое слово. Я считаю писателя соработником Божьим. Мое дело – приумножать знание о человеке. А уж как там разнесут мое слово, это не моя забота. Так и жил.
– Время показало, что литературные мэтры не ошиблись. Читателя ваших книг привлекает стремление проникнуть в глубины вещей, разгадать интриги столкновения характеров, свойственные вашей прозе уже шестидесятых годов. Откуда у молодого писателя, выходца из захолустной степной провинции, такое чуткое внимание к тончайшим проблемам культуры, человеческого духа?
– Вернемся на полвека назад. Первая книжка оказала влияние на мою судьбу. На меня обратили внимание. Все-таки молодой писатель. И крайком комсомола направил меня на учебу в Высшую комсомольскую школу в Москве. Нас собралось сорок или пятьдесят посланцев из провинции, начинающих журналистов и литераторов. Среди них были и очень одаренные люди, которые потом стали широко известны в стране. 
Чем хороша была та учеба? Она не замыкалась в границах аудиторий и  лекций. Нам предложили выбрать, кто где хотел бы проходить практику. Я назвал отдел науки «Комсомольской правды». 
В «Комсомолке» я познакомился со многими замечательными людьми, начиная с будущего знаменитого писателя Ярослава Голованова. С некоторыми даже подружился. С кем-то общался не столь тесно, но это были такие масштабные, пассионарные личности, что просто побыть с ними в одной компании, послушать, о чем и как они говорят, – это уже получить колоссальный энергетический заряд. 
Представьте, я общался с Сергеем Павловичем Королевым. Или великий физик Лев Ландау. Это ведь подумать только, я с ним разговаривал! Эти люди поделились со мной творческим импульсом, который я передавал дальше.
Расскажу одну характерную историю. Как-то в наш отдел заглянул внешне неприметный человек лет шестидесяти. На нем было скромненькое потрепанное пальтецо. Он договорился о встрече с заведующим отделом Михаилом Васильевичем Хвастуновым – известным популяризатором науки, автором десятков книг и сотен статей. Журналисты между собой звали его Михвас. Никого в отделе не было, и посетитель робко попросил разрешения дождаться в кабинете нужного ему человека. 
Дело шло к обеду, и я пригласил незнакомца в столовую. Он замялся: мол, с деньгами туго. Я успокоил: у меня хватит на двоих. Во время обеда он рассказывал о себе: оказывается, он шестнадцать лет провел в лагерях и год назад вышел на свободу. Между прочим сообщил, что сочиняет стихи и прочитал несколько сонетов. Я был ошеломлен. А в стихах-то я кое-что понимал.
Когда мы вернулись в отдел, никого из сотрудников все еще не было, и я, расхрабрившись, предложил собеседнику пятьдесят граммов коньяка. За знакомство. Коньяк находился в сейфе хозяина, который я нахально открыл. И только мы подняли рюмки, как громко открылась дверь. И зычный голос Михваса:
– Ага, пьянствуете на работе! Вот какие у нас практиканты!
Ну, думаю, достанется мне на орехи. Но нет. Вижу, заведующий отделом не только не злится, но даже как будто рад моей инициативе. И как-то очень предупредительно ведет себя с гостем. Когда тот ушел, Михаил Васильевич спросил меня:
– Ты знаешь, кто это был?
– Нет.
– Это был Александр Леонидович Чижевский. Запомни этот день: ты познакомился с гением.
Естественно, со временем я прочитал работы Чижевского и о солнечных циклах, и о тайнах космоса, и о многом другом. Прочитал его стихи. Вслушайтесь в такие строчки: «Под черствым равнодушием природы невыносимо осознать себя!» Дух захватывает. Позже мы еще не раз виделись, я любил слушать этого ученого-энциклопедиста. Он-то и заразил меня своим космизмом. Если бы не было этой встречи, наверное, я по-другому видел бы мир. И писал бы не так, как пишу.
И таких встреч, влиявших на меня, было немало. Чего стоит знакомство, переросшее в многолетнюю дружбу, со знаменитым Вольфом Мессингом, человеком, способным читать чужие мысли и угадывать будущее! Он бывал у меня в гостях в Ставрополе! Но это отдельный разговор.
В «Комсомолке» в те годы собирались неординарные личности. Они и словом, и личным примером учили мыслить независимо и дерзко. От них я узнавал имена, которые были изъяты из культурного обихода той эпохи, – Ницше, Сартр, Камю, Фрейд, Шопенгауэр… 
Я добыл себе пропуск в спецхран Ленинской библиотеки и днями просиживал за книгами, которых тогда было не найти в обычной библиотеке или в книжном магазине. Я прочитал всего Фрейда, и меня очаровала его концепция. Представьте, как это было далеко от того, что преподавали нам на разных идеологических семинарах! 
Прочитал скандально знаменитую книгу немецкого философа Шпенглера «Закат Европы». Прочитал роман «Бесы» Достоевского. Потом разыскал и прочитал «Катехизис» террориста Нечаева, который стал прообразом одного из героев в «Бесах». На меня это чтение произвело сильное впечатление.
– На ваших книжных полках я увидел два портрета Хемингуэя. В те годы он был в моде…
– Мода – не то слово, чтобы передать отношение моего поколения или круга, близкого мне, к этому великому писателю и замечательному человеку. Он был символом образа жизни: самостоятельность, независимость, ответственность. Он писал, как жил, просто и честно. Меня в нем подкупала правдивость. А правда не всегда ласкает, она бывает горькой и даже безжалостной. Хемингуэй – это неприятие приукрашивания. Призыв быть самим собой. 
Вспомните, какое это было время: еще не улеглось эхо секретного доклада Хрущева о Сталине на ХХ съезде КПСС. Вырваться из лжи – это был лейтмотив жизни каждого творческого человека. Об этом мечтало все общество. Я часто ошибался, но никогда не врал.
– Вадим Сергеевич, когда листаешь вашу трудовую книжку, перед глазами сразу возникает целая карта Советского Союза: где только вы не побывали и кем не работали. Слесарь, разнорабочий, грузчик, приемщик крабов, тренер по велосипедному спорту, руководитель литературного объединения, ответственный секретарь газеты. На Дальнем Востоке, в Сибири, на Крайнем Севере, в горах Киргизии и еще невесть где. Эта страсть к путешествиям – не влияние ли того же Хемингуэя?
– Наверное. Я, например, завидовал его путешествиям по Африке. Но не только это. Подобная охота к перемене мест соответствовала потребности моего поколения все увидеть своими глазами и пощупать своими руками. Заглянуть за горизонт обыденности. Дотянуться до самой отдаленной географической точки. Прочувствовать мерзлоту Арктики и жажду пустыни Кара-Кумы. 
Телевидение еще не вошло в наш быт, да и кино не так плотно опекало свободное время людей. Мы жили не в выдуманном пространстве, а в реальном мире, и жаждали действий, а не иллюзий. Отсюда такая страсть к Сибири, к Северу, к геологическому рюкзаку. Я ведь первый раз поступил в 1952 году на геолого-разведочный факультет Новочеркасского политехнического института.
– И что же?
– Пришлось бросить. Не на что было учиться. Пришлось пойти работать, зарабатывать на жизнь. А через год, уже по-новому взглянув и на себя, и на мир, поступил на историко-филологический факультет Ставропольского пединститута. Тогда я уже точно знал, что буду писателем.
Но страсть к путешествиям не прошла. Наверное, она у меня в крови. Ведь мой прадед Иван Чернов был конвойным казаком в двух экспедициях знаменитого русского исследователя Николая Пржевальского. Уже став писателем, я вошел в военно-морской совет при Союзе писателей СССР и в составе различных творческих групп побывал на всех флотах и морских базах: в Мурманске, Калининграде, Североморске, Новороссийске, Ленинграде, Севастополе, Одессе, Владивостоке, Петропавловске-на-Камчатке, Находке. Встречи с моряками, офицерскими семьями много давали мне как человеку и писателю.
– А за границей часто бывали?
– Даже не поверите: ни разу. Хотя возможностей было предостаточно.
– Неужели не тянуло?
– Ну, не скажу, чтобы не тянуло. Я ведь в молодости считал себя западником, в какой-то степени бунтарем, протестующим против застойных явлений эпохи. Зачитывался зарубежной классикой. Так что посмотреть на знаменитые города, о которых сложилось книжное впечатление, хотелось. 
Но все как-то времени не хватало. Было желание сначала объехать свою страну. Хотелось побольше увидеть и в родном крае. Я думаю, в нашем крае мало найдется сел и станиц, в которых я не побывал бы, встречаясь с читателями. Как-то я подсчитал, и оказалось, что за полвека был почти в 900 населенных пунктах. Так что до заграницы просто руки не доходили.
– Многие стремились любой ценой попасть за границу, особенно в советское время. А вы как будто не хотели делать то, что делают все. Вообще, о вас говорят, что вы человек не совсем удобный, непредсказуемый. Ваши поступки не всегда логичны, и вы не всегда вписываетесь в общую линию. Это так?
– Видите ли, я никогда не стремился вписаться в какую-то линию. Я всегда делал то, во что верил, и всегда говорил то, что думал. Это не всегда и не всем нравилось и нравится. Меня трижды пытались исключить из партии. Меня обвиняли даже в том... что я читал Фрейда, о котором уже упоминал. 
Дело в том, что я познакомил некоторых коллег по писательскому цеху с работой Фрейда о творчестве, и мы ее обсуждали. Так вот, мне это поставили в вину. Один «доброжелатель» даже рекомендовал компетентным органам проверить, не шизофреник ли я. А что, читает Фрейда, разве это нормально?
В мой шестидесятилетний юбилей меня хотели представить к ордену Дружбы народов. Я отказался. Конечно, это не ложная скромность. Если говорить без обиняков, я как писатель кое-что сделал в этой жизни. Когда Господь спросит меня, как я распорядился талантом, которым он одарил, мне будет что ответить. Хотя, конечно, можно было сделать и больше, и лучше. 
Так вот, я отказался, потому что не хотел принимать награду из рук тогдашнего президента. Мне не нравилось то, что было сделано в стране и со страной в девяностые годы, и этим отказом я выразил свое отношение к тому, что делала власть. Хотя не считаю себя политиком. Я так думал и не мог поступить иначе. Некоторые косились на меня как на чудика. А как иначе?
– Вадим Сергеевич, ваше имя уже вошло в анналы не только ставропольской, но и российской словесности. Вы можете позволить себе давать оценки. Что вы скажете о месте и роли писателя в современной жизни, оценивая ее с высоты более чем полувекового творческого пути? Вообще, как живет, как ощущает себя сегодня современный писатель? 
– Сегодня российский писатель не живет, а выживает. И самое тягостное не в том, что писатели нищенствуют. Вспомните, я вам рассказывал об Александре Леонидовиче Чижевском. При первой встрече я обратил внимание на чрезвычайную его скромность, бедность. А ведь это был великий ученый! К сожалению, даже гений далеко не всегда гарантия от нищеты. 
Нет, я не о бедности. Не о вечной головной боли по поводу того, как расплатиться с коммунальщиками за свет, газ, воду. Не о лекарствах, которые нужны и которые так дороги. Хотя и это унижает. Но я вижу, что сегодня писатель не нужен, не нужна литература, – вот в чем беда! Я убежден в одном: литература – это становой хребет любой культуры, духовности любого народа. То, без чего народ не состоится. 
Почему в России литература глохнет, почему писатели вырождаются, я не знаю. То ли этой злой рок, то ли чья-то тупая воля. Но знаю, что это плохо и это надо менять.
У меня за спиной 75 лет. Есть что вспомнить, о чем поразмышлять. Я счастлив, что выбрал писательскую судьбу. Я считаю, что самое высокое звание на земле – это автор. Тот, кто благодаря полученной от Бога творческой энергии приумножает духовные богатства на земле. Мне что-то удалось сказать людям, и я счастлив.

Беседовал
Василий КРАСУЛЯ