При Советах люди боялись чужих ушей и стен, но всё равно тайком слушали запрещённые западные радиостанции
«Был такой город» - неформальная программа, которая объединяет всю Россию, рассказывая человеческую, максимально субъек-тивную историю городов и поселков. Разные поколения наших земляков делятся воспоминаниями и чувствами к малой родине.
В их рассказах - немного редакторской правки и море сердечной теплоты. Сегодня проект продолжает моя бабушка - Ася Абидоновна Какобян.
Бабушка с дедушкой
Пальтишко из шинели
Мы с сестрой-близнецом родились в Баку в 1926 году. Наш папа был пожилой, на 40 лет старше мамы. Он работал на буровых, добывал нефть. Однажды ему раздробило руку и на работу вернуться он не смог. Ему выделили будку недалеко от вокзала, где он торговал папиросами.
Мы с сестрой учились в пятом классе, носили отцу обеды, он ложился отдохнуть, пока я торговала за него. Однажды меня увидел учитель. «А что, - говорит, - вы тут делаете?» - «Мой папа - инвалид, - объясняю, - я его подменяю». - «А я думал, ваш папа - профессор», - удивился учитель.
Такое впечатление мы производили. Мама хорошо шила, красиво нас одевала. После войны можно было дешево достать шинелевую ткань. В пальто из такой ткани, покрашенной в коричневый цвет, мы с сестрой проходили все пять студенческих лет. И в Ставрополь я его привезла, в нем начинала работать.
Пикник с генеральшей
В 1949-м мы с сестрой окончили педиатрический факультет Государственного бакинского института. Перед нашей группой встал выбор: поехать по распределению в Среднюю Азию или на Северный Кавказ. Мы выбрали второе.
Тогда даже не знали, что есть такой город - Ставрополь. Именно здесь жил человек, который должен был помочь нам с сестрой с распределением по краю, - Потик Григорьевич Потикян.
Он занимал должность директора редакции газеты «Ставропольская правда» и числился человеком, который должен носить именное оружие: у него с собой всегда был маленький пистолет.
На русский манер его звали Петром. Потик прошел всю войну, был редактором боевой газеты на фронте, до войны жил в Армавире, сам родом из Еревана.
Однажды в гости к нему приехала жена его друга-генерала с маленьким сыном. Меня, сестру, нашу маму и генеральшу Потик отвез на пикник, а сам уехал. Позже я поняла, что так он за мной ухаживал: специально не спешил с распределением, придумывал отговорки, тянул время и даже пригласил жену генерала, чтобы она рассказала мне, какой он добрый и умный.
Поженились мы в августе. А в конце октября Потик уехал в командировку, по дороге остановился с шофером поохотиться за зайцами в станице Суворовской, и там ему стало плохо с сердцем. Утром ко мне стучат: едемте, говорят, Потика больше нет. Так война подорвала его здоровье, что в 36 лет он умер от инфаркта.
После смерти Потика наша квартира опустела: всё в ней принадлежало редакции. Денег скопить на новую обстановку долго не получалось.
Я тогда хотела уехать обратно в Баку. Ко мне пришел председатель горисполкома. Говорит: «Я всё устрою, вас отпустят». Потом узнала, что радетель просто имел вид на мою квартиру. Он, председатель, жил в еще худшей. Но ему отказали, меня не отпустили. Сказали, пусть отрабатывает, раз ее направили к нам.
Я жила в Ставрополе уже четыре года, когда вышла замуж второй раз. Артем жил по соседству, работал заместителем директора базы крайпотребсоюза, которая снабжала край дорогими импортными товарами. Как и я, он был страшно бедный. На общие сбережения в первый день после регистрации мы купили буфет и стол для дома.
Бабушка за работой
Чернильницей - в чекиста
Артем был чудо-человеком. Во время войны попал под Ленинградом в плен. Работал у немцев в пекарне, но с товарищами сбежал. Их поймали и отправили в концлагерь Маутхаузен, где каждый день сжигали людей. Оттуда он тоже три раза бежал, и все три раза его ловили.
Перед самым окончанием войны его почти ослепили газом, и врачи в берлинской клинике, американские и британские союзники уговаривали не возвращаться. Сталин, говорили, расстреливает всех сдавшихся в плен. Но Артем отказался, вернулся в Ставрополь к матери.
В комендатуре его начали расспрашивать. Он говорит: «Нас захватили ночью, пока мы спали». А ему: «А ты знаешь, как пленные обычно кончают с собой?» Артем тогда взял чернильницу и швырнул в этого офицера: «Тебе самому надо было в том плену оказаться!»
Когда его хоронили в 1965 году, от нашего дома тянулась вереница километра полтора. Маленькая дочь моей приятельницы посмотрела и сказала: «Артем, наверное, как Ленин». Столько было людей, венков, речей - всё в память о нем.
Землянки на «Бойне»
Улица Голенева, где мы жили, называлась раньше Хоперской. В нашем доме, 1853 года постройки, во время войны останавливались немецкие офицеры, устраивали во дворе банкеты. Жильцы потом побросали квартиры, испугавшись, что их посадят за то, что пустили немцев.
Мы во дворе жили одной дружной семьей, ночью закрывали ворота, летом спали на улице. Дом и двор наши были относительно других отличные, а район бедный. Мы прожили без канализации до 1965 года. Я уже вырастила двоих детей, а туалет все еще был дворовой.
В конце 60-х в нашем районе начался капитальный ремонт. Я работала в крайисполкоме: заверяла проекты зданий, проверяла, одобряла или запрещала строительство. Когда увидела, что по плану канализацию в наш двор прокладывать не собираются, позвонила проектировщикам. Начальник отдела выслушал и пообещал: «Через три дня проект вашего двора будет переделан».
Когда я только приехала в Ставрополь, в городе не было ни одной новостройки, ни одного здания, только хибары. Не город, а большая деревня. На месте площади Ленина еще лежали руины, глыбы, камни, а вокруг - голая пустыня. Через эти глыбы я ходила по участку, когда работала педиатром.
Наша детская поликлиника находилась на улице Коминтерна и была в ужасном состоянии: двухэтажное, наполовину деревянное здание. Но люди в ней работали удивительные.
Однажды по работе получила вызов в нижнюю часть города - район за железной дорогой, назывался он «Бойня». Еду на повозке с лошадкой, конюхом. Нас встретили, ведут к больному ребенку.
Спускаюсь по лестнице, а там - настоящее подземелье! Смотрю, а таких вокруг сотни: землянки, внутри нары. На нарах маленький ребенок задыхается. Говорю родителям: он умрет у вас до утра, надо в больницу. Забрали, устроили. Ночью он все равно умер. Вот в таких условиях жили люди.
На пикнике
За анекдот - расстрел
Мы с мужем слушали дома «Голос Америки» и одновременно смотрели, не стоит ли кто под окнами. Если кого видели, всё выключали, знали - доложат, посадят.
В Карабахе как-то в нашей деревне пришли к соседу сборщики шерсти. А шерсти нет. Начали вытряхивать одеяла, матрасы. Сосед не выдержал, снял со стены потрет Сталина и швырнул в сборщиков: «На! Подавись!» По доносу его расстреляли.
Боялись в те времена все страшно. И тогда, и позже во всех учреждениях были осведомители. Раз в месяц приходили, докладывали. И все боялись не такой анекдот рассказать, не то ляпнуть.
Когда Сталин умер, по городу всюду проходили собрания, меня послали на машине оказывать помощь тем, кому становилось плохо. Творилось что-то невообразимое: женщины теряли сознание, мужики рыдали.
Снабжение до смерти Сталина было отвратительное. После стало лучше, но достать что-то все равно было очень трудно. Чтобы купить туфли, надо было сутки отстоять в очереди, и еще не факт, что тебе достанется.
Мой второй муж Артем умер в 1965 году и оставил о себе такую память, что люди буквально содержали нашу семью: помогали всем - полотенцами, курточками, свитерами, конфетами к Новому году.
Раз в год мы приезжали на базу, где работал Артем, и накупали всё, на что хватало денег. Что-то для себя, а что-то раздавали потом друзьям, приятелям.
Оштрафовала полковника
Когда-то за улицей Краснофлотской начинались степь и лес. В одно лето я работала там в детском лагере. Мы с коллегами доезжали на маленьком, дребезжащем автобусе до Краснофлотской и пешком шли через лес в лагерь.
Когда я в первый (и последний) раз пошла одна, заблудилась. Несколько часов бродила по лесу, не могла найти нужную тропинку. И не единой души вокруг. Села на пригорок, плачу. Вдруг слышу шорох. Смотрю - страшный-престрашный дед, старый, сгорбленный, грязный, борода клоками, собирает хворост.
Я к нему: «Дедушка, миленький, я врач, работаю в лагере, не могу найти дорогу!» Он: «Деточка, да ты же совсем рядом!» Вытащила мелочь, сую ему - не берет. Пошла по тропинке, на которую он показал, и через пять минут вышла к лагерю.
Рассказываю коллегам, как потерялась в лесу, а они и жалеют меня, и со смеху падают: местность знакомая, мы вместе ходили там сто раз, а я в итоге шесть часов бродила рядом с лагерем и никак не могла его найти.
Я была единственным санитарным врачом в городе, занималась делами детства. Интернаты всегда были в ужасном состоянии: грязь, нищета, я без конца там всех штрафовала.
В один из них директором устроился бывший полковник КГБ. И я его, как всех, за грязь штрафую. А он усмехается: «Кого ты собралась штрафовать, меня? Ну-ну, попробуй!» - «А что? - отвечаю. - И попробую». И вычла у него 10 рублей штрафа из зарплаты.
Спустя время встретились, он говорит: «А я вас, Ася Абидоновна, вспоминал. Поверить не мог, что вы все-таки решитесь». Зауважал.
Записала Ника КАКОБЯН
Версия для печати
Комментарии
Сильно сказано, "на 40 лет старше мамы".
А значете почему возраст сексуального согласия 16 лет, а не 14 или 18? Нет?! Нет, это не учёные высчитали, просто Надежде Аллилуевой было 16 лет во времена её романа. А желание Вождя - Закон!
Шутка.
А теперь, в наше исковерканное время, как Идиот оправдаюсь: я не имел ввиду ничего плохо против разницы возрасте. Ибо защитники всего от всего с потрахами съедят.
- ответить
Постоянная ссылка (Permalink)Добавить комментарий