Поиск на сайте

Посещение малой родины Чехова интереснее и полезнее многих заграничных турне

 

Дома симпатичные
Каждый город, в провинции особенно, имеет свое лицо - от ярко выразительного до простовато-глупого. Таганрог в этом смысле обликом своим не столько радует, сколько умиляет.
Не то, чтобы обитатели его имели какой-то особый статус, оберегающий от невзгод и неприятностей, - жизнь течет здесь по законам, характерным для всего российского пространства:  работают, учатся, любят, торгуют, дерутся, рожают, судятся... И все же есть в городе что-то по-домашнему трогательное и близкое.
«Таганрог - город симпатичных, маленьких домов и хороших людей, живущих в них». Эти слова на внушительных размеров баннере я с удивлением  обнаружил где-то посреди Александровской улицы, на почтительном расстоянии от вокзалов, авто и железнодорожного. Кому они предназначены, если не приезжим?
Домов таких, симптичных и маленьких, в городе сохранилось на удивление много, некоторые отмечены табличками. Например, в Тургеневском переулке: «Здесь жил инспектор А.Ф. Дьяконов, один из прототипов героя рассказа А.П. Чехова «Человек в футляре». 
В 1903 году, когда Александра Федоровича не стало, выяснилось, что все свои сбережения он завещал в пользу бедных учителей начальных училищ. Благодарные коллеги соорудили на могиле инспектора памятник.  
Три очень симпатичных дома, расположенных на улицах Чехова, Александровской и Октябрьской (последний, правда, маленьким не назовешь), стали музеями русского классика на его малой родине, образуя своего рода  Бермудский треугольник, внутри которого Антоша Чехонте за 19 лет до отъезда в Москву успел почерпнуть всю ту Россию, которую позже запечатлел в своих книгах. А если быть точнее, из глубин загадочного треугольника вышла лишь чеховская драматургия, за которую у нас еще со времен Станиславского и Немировича-Данченко берутся с опаской. 
Осторожность эта, как видится, вызвана незавидной перспективой попусту растратить время, но ничего в итоге не сказать - заложенные в пьесах смыслы таят в себе массу тайн и ловушек, а страх зрителя перед неизведанным и нехоженым только ударит по кассовым сборам.
Множество «Чаек» и «Вишневых садов», поставленных на отечественных сценах за сотню лет, кроме внешнего сходства не имеют между собой ничего общего. Опустив в 1904 году занавес золотой классической словесности и драматургии, Чехов не указал, куда идти, что искать, предоставив потомкам эти головоломки решать самим.
В постперестроечные времена, спешные и коммерческие, творческие поиски ослабли, чего не скажешь о загранице. С революционным запалом за Чехова по-прежнему берутся в азиатских странах. Интересно, как представляют себе нравы чужеродной провинции на берегу Азовского моря актеры из японских трупп «Бунгакудза» или «Хайюдза»? Как выглядит Чехов в стилях «кабуки» и «но»?

 

Кружка разбилась...    
В 151-й чеховский день рождения, по новому стилю пришедшийся на 29 января, по центральным улицам Таганрога, в самом его сердце, динамики разносят торжественные интонации - горожан зазывают посетить театральные постановки по книгам их знаменитого земляка. В музеях распланированы творческие и концертные вечера, лекции и дискуссии, картинная галерея презентовала выставку работ современников Чехова.
Все три вершины треугольника - домик, где родился будущий писатель, лавка колониальных товаров его отца, неудачливого коммерсанта, бежавшего от кредиторов и закона в Москву, и, наконец, гимназия - в эти торжественные дни звенели и вибрировали от школьных экскурсий. Соревнуясь в возможностях недешевых мобильных телефонов, дети щелкали незатейливое, брутальное убранство родительских спален, кухонь, гостиных.
Правда, свет фонаря, с вмонтированными в него «волшебными картинками», оттисками из слюды, иллюстрирующими русские народные сказки, в глазах юных посетителей отблеска, по моим наблюдениям, не вызвал. Должного эффекта не произвел и мягкий, распевный голос экскурсовода: «В вечерние часы дети любили собираться вокруг фонаря и рассматривать сказочные картинки». Слюда, датированная 1874 годом, сегодня выглядит блекло и совсем не празднично.
Буднично воспринимаются воспоминания брата писателя Александра Павловича, словно затертые суетой современной жизни: «В «моисеевском» доме (на первом этаже находилась лавка Павла Егоровича Чехова, на втором - жилые комнаты для семьи и постояльцев. - Авт.)... у нас была целая масса коробочек, похищенных из лавки. Из коробочек мы устраивали целые кварталы... Возжигали светильники и по вечерам по целым часам сидели, созерцая эти воображаемые анфилады...»
Да что там дети, множественные детали, направлявшие и ведшие классика, оказались пусты и невзрачны для большинства его великовозрастных потомков. 
«Кружка для кваса разбилась. Лампа и стекла к ней уцелели…», - пишет Чехов сестре Марии Павловне в 1899 году. Что значила для Антона Павловича эта кружка, отправленная из Мелихово в Ялту в куче других вещей? Стоило ли вообще упоминать о такой мелочи на фоне калейдоскопа событий серьезных и значимых?
Одинокие люди привыкают к вещам. За кружками, старыми открытками, надколотыми статуэтками кроется нечто большее - лица, события, память о них.

 

Семь метров вверх
Удивительную особенность имеют даже хорошо известные факты при их пристальном рассмотрении: открываются заново, поражая новизной и богатством деталей.
В гимназии, которую окончил Чехов, училось три сотни студентов. Если бы ее не превратили в литературный музей, там и по сей день размещались бы учебные классы. С той лишь разницей, что укомплектовали бы их самое скромное до тысячи человек.
На первом этаже сразу с порога упираешься в крохотную комнатку со скошенным потолком. Это карцер. Столик, стул, вешалка для одежды. Сюда на пару часов препровождали тех, кто отвлекался и лоботрясничал на уроках, - исключительно для дополнительных занятий, никаких розог.
Разгильдяев выявлял дежурный учитель, который курсировал по коридорам и заглядывал в круглые, вроде маленьких иллюминаторов, окошечки на входных дверях в классы. Педагог, проводивший занятия, на воспитательные функции не отвлекался, голосовые связки не напрягал, кулаком не потрясал, доведенный до белого каления, не лупил в припадке бешенства дневником по парте, всецело сосредоточившись на предмете.
Могу показаться ретроградом и противником модернизации, но такое разделение труда мне, откровенно говоря, показалось разумным.
Заглянув в копию аттестата зрелости Антона Павловича Чехова (оригинал хранится в Москве, в чем, определенно, кроется несправедливость), в очередной раз испытал крайнее недоумение. Единственную пятерку яркий представитель «золотого века» русской литературы имел по Закону Божию. По русскому и словесности четверка, по физике и математике - трояк.
Чехов в гимназии не блистал. Восьмилетний курс прошел за десять лет, задержавшись в третьем и пятом классах. Считается, что причиной тому были церковный хор и отцовская лавка, отнимавшие у юноши все силы и время, - учиться просто было некогда.
Факт, способствующий очищению истории от случайностей: математику у Антоши преподавал Эдмунд Иосифович Дзержинский - отец знаменитого  Железного Феликса, того, что без перекуров на обед и выходных с азартом занимался массовым кровопусканием в целях, далеких от медицинских. В том числе и в среде интеллигенции. 
Чехов часто, особенно в пьесах, заглядывал в будущее. Но и его фантазии не хватило, чтобы разглядеть в этом будущем то, что станет вытворять отпрыск его наставника, человека уважаемогои во всех смыслах достойного.
Аттестат зрелости навел на мысль простую, но занимательную: «Неужели и Чехов не миновал карцера?». Советская идеологическая школа знакомства с великими и близко не предполагала, что они могут шалить и проказничать (революционная деятельность, понятно, не в счет). Вопрос о карцере я адресовал служительнице музея. Таинственно, едва заметно улыбнувшись, женщина произнесла: «Сидел ли Антон Павлович в карцере?.. Да, мы это предполагаем».
Вообще-то комнатка, именуемая карцером, на самом деле вполне приличный закуток, герои Достоевского через одного снимали такие где-нибудь на окраинах Санкт-Петербурга. Крохотной она выглядит в сравнении с классами - семиметровые потолки, огромные окна, лепнина.
диагноз: Палата №6
Простор - как свобода, а мощь каменных сводов - как твердость намерений, преданность идеалам добра и чести соединены здесь воедино. Само присутствие в классе наполняет чувством возвышенным и очищающим, могу предположить, не только на круглых отличников.
Таганрогское общество щедро осыпало гимназию дарами в виде книг и мебели - вкладывать в образование считалось выгодно и престижно. Павел Егорович Чехов за обучение каждого из детей платил по 25, а потом по 40 рублей (огромные деньги), к тому же окончание гимназии давало право без экзаменов поступить в любой российский университет.
Высокие потолки - это лишь незримая тень культурной и духовной жизни старого города, поражающей не столько богатством и разнообразием (хотя, безусловно, и этим), сколько пристрастием местной публики к высоким сферам. Два десятка церквей (до наших дней уцелело две), столько же учебных заведений, книжные магазины, библиотеки, старейший в России театр - архитектурная и акустическая миниатюра миланского Ла Скала...
Студенты вечерами прогуливались по Петровской, распевая арии из опер, которые в достатке знали наизусть. В старших классах, несмотря на хроническую занятость учебой и частным преподаванием, Чехов посещал танцкласс итальянца Вронди, курс которого включал вальс, падекатр, падеспань, венгерку, лезгинку, чардаш, котильон и мазурку.   
Заграничные знаменитости за счастье почитали сыграть на сцене Таганрогского театра, а местная купеческая публика королей эстрады и оперных звезд отбирала придирчиво, с некоторым снобизмом - к себе приглашали далеко не всех, кто, скажем, на ура выступал в Ростове.
Судить о художественных достоинствах постановок спустя полторы сотни лет было бы некорректно. Да и незачем: их высокие  ориентиры подтверждают множественные источники. Но совершенно неожиданно в названиях пожелтевших афиш я обнаружил суровую печать современности - потенциального зрителя, как и сегодня, старались зацепить названием. Кое-где  подтягивали и содержание.
Вот «Итальянские бандиты» в постановке 1873 года. Действие происходит в окрестностях Мантуи, где сошлись шайка разбойников и взвод карабинеров. Популярностью, судя по всему, пользовались «Живая покойница», «Последняя жертва», «Убийство во время бала», «Смерть Кричинского»... Легкий налет гламура репертуару придавали «Кокетки». 
Казалось бы, торговая практика лавочника должна была у Чехова отбить всякую охоту к точным наукам. Но молодой человек решает поступить на медицинский факультет Московского университета. Зачем - неважно. Главное, что этот шаг начинающего писателя обогатил отечественную литературу произведениями, созданными  под воздействием магии медицины: «Скучная история», «Припадок», «Случай из практики» и, наконец, знаменитая «Палата №6». Последнее название, начисто оторвавшись от существующего в определенном пространственно-временном континууме первоисточника, прочно вошло в список характеристик сегодняшнего дня.
Ну и, конечно, странный псевдоним, которым Чехов пользовался, публикуя в журнале «Стрекоза» первые свои юмористические рассказы, - Человек без селезенки. Выбор, скорее всего, понадобился не более чем для привлечения читателя.
Без селезенки, как проконсультировал меня знакомый медик, жить можно долго и вполне комфортно. Хотя без некоторых ограничений, конечно, не обойтись: средней жесткости диета, побольше сна, поменьше нервных переживаний - ничего радикального и критичного. Человек без селезенки свою ущербность не ощущает. Но это с точки зрения медицины.
 

Вечный замысел
Неудовлетворенность собой и «малыми делами» вроде строительства школ и библиотек, рутинной врачебной практикой и даже сочинением рассказов толкает Чехова на поступок - он отправляется на Сахалин. За новыми впечатлениями? Нет. За романом.
Большими литературными формами Чехов бредил всю жизнь. Вот некоторые отрывки из его переписки, подтверждающие внутренние терзания: «Пока не решусь на серьезный шаг, то есть не напишу романа...», «У меня в голове томятся сюжеты для пяти повестей и двух романов... Все, что я писал до сих пор, ерунда в сравнении с тем, что я хотел бы написать...»
Заслуженная и признанная роль исключительного, тонкого рассказчика и новеллиста Чехова больше не удовлетворяет. Отсутствие селезенки - это, по большому счету, комплекс неполноценности.
Однако избавиться от него Чехову было не суждено. Сахалин как попытка преодоления профессионально-этического кризиса романа не дал. «Пишу свой Сахалин и скучаю, скучаю. Мне надоело жить в сильнейшей степени…»    
...Туберкулезом Чехов заболел в 26 лет, открывшееся кровохарканье впоследствии только усиливалось. Как медик он понимал: дни его сочтены. Однако в депрессию не впал, панике не поддался, не сломался, продолжая писать, лечить, занимаясь благотворительностью. От болезни не спасли ни поздняя, но страстная любовь, ни поездка на курорт Баденвейлер.
В одном из залов Литературного музея А.П. Чехова в бывшем здании гимназии, где среди прочего представлены изданные в разное время пьесы, рассказы, повести с автографами и памятными записями автора, отдельную полку занимает упругий частокол полного собрания сочинений писателя. Печать еще застойных советских  времен.
Две цифры, о которых умолчать невозможно: 18 томов пусть и неравнозначных в художественном плане произведений за 44 года. Не есть ли это воплощение в жизнь большого романного замысла с героями разными, но близкими и даже родственными по характеру - не сумевшими преодолеть свою малость, второстепенность, людьми без селезенки?
Чехова, с детства не питавшего любви к математике, эта статистика едва бы утешила.

 

Олег ПАРФЁНОВ
Таганрог - Ставрополь

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях