В истории России войны занимают особое место. Она вела их часто, иной раз бездарно. Но место героизму находилось в любой войне
Тем не менее среди историков встречается и такое мнение: останься в живых Петр Столыпин и сохрани за собой пост премьер-министра к тому времени – Россия бы войны из-за передряг на Балканах избежала.
Впрочем, трезвые голоса раздавались и со стороны здравствующих на тот момент. Вот, например, бывший министр внутренних дел Петр Дурново в феврале 1914 года отправил императору обширную докладную записку, в которой доказывал, что Россию ждет катастрофа, если она вступит в войну с Германией.
Он прекрасно знал всю подноготную, все язвы Российской империи. Потому писал, как потом выяснилось, пророчески: «Побежденная армия, лишившаяся к тому же за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка.
Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».
Определенно против ввязывания России в войну высказывался и лидер кадетов в Думе Павел Милюков. После убийства эрцгерцога Фердинанда в Сараево он призывал локализовать сербский конфликт и не вмешиваться в него.
В статусе депутата он много ездил по Балканам и имел неприукрашенные представления о царящих там настроениях. Хотя и так было известно, что «подшефные» Петербургу балканские государства уже не раз демонстрировали свое нежелание согласовывать с царским правительством принимаемые решения. Потому, полагал Милюков, они в состоянии сами нести выпавшее на них бремя ответственности.
Да и не секрет, что сербы, зараженные крайним национализмом и охваченные видением Великой Сербии, со своей стороны немало потрудились, чтобы война явилась в их дом.
Но, как раздраженно заметил Николай II на реплику одного из генералов: «Решение принимать буду я!..»
Нет, в бой сломя голову император не рвался. Он сильно колебался. То согласился отдать приказ о всеобщей мобилизации, что практически значило объявление войны, то этот приказ отозвал. То опять отдал…
Любопытно, что на заседании кабинета министров 24 июля, после вручения Веной ультиматума Белграду, даже высказывалось предложение «посоветовать Сербии не принимать боя с австро-венгерскими войсками, а, оттянув свои вооруженные силы, обратиться к державам с просьбой рассудить возникший спор».
Но такое мнение продержалось недолго. Над всеми другими рассуждениями возобладала мысль о величии империи. Все как будто хором готовы были повторять: «Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново?»
История былого могущества погнала прочь любой скептический довод. Как писал историк Алексей Игнатов: «Имперский менталитет правящей бюрократии не допускал и мысли о хотя бы временном отказе от великодержавной роли, по крайней мере, в традиционных восточном и славянском вопросах».
А между тем не прошло и десяти лет, как Россия потерпела сокрушительное поражение от Японии. Тогда император пребывал в полной уверенности о легкой победе. «Мы этих макак, - как он выражался, - шапками закидаем».
Сейчас в нем от той самоуверенности не осталось и следа. Но представление о себе, как монархе-самодержце, способном навязывать миру свою волю, никуда не делось.
Находятся «знающие люди», которые утверждают, что при любом раскладе Россия вступала в «германскую» войну как истый бессребреник. Подталкиваемая лишь одним - защитить братьев славян. А прибирать к рукам чужое – такое никто и допустить не смел.
Только вот прошли два месяца войны, и Николай II огласил французскому послу Морису Палеолог весь список желаемых Россией территориальных приобретений. «Я должен буду, - говорил царь, - обеспечить моей империи выход через проливы. Турки должны быть изгнаны из Европы; Константинополь должен отныне стать нейтральным городом, под международным управлением. Северная Фракия, до линии Энос – Мидия, была бы присоединена к Болгарии. Остальное от линии до берега моря было бы отдано России». Также: «Галиция и северная часть Буковины позволят России достигнуть своих естественных пределов – Карпат».
Не забыл Николай и про Польшу, которая, получив приращение за счет Австрии и Пруссии, оставалась бы под протекторатом империи.
Только великие замыслы Николая как-то не находили живого отклика в душах его солдат. Быстро растеряв первоначальный воинственный порыв, они совсем расхотели воевать. Есть любопытная статистика: русские солдаты сдавались в плен в два раза чаще, чем французские или английские. Они никак не могли уразуметь – из-за чего их гонят под пули?
Вот свидетельство Алексея Брусилова, одного из самых известных русских генералов Первой мировой: «Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов.
Но кто же такие сербы - не знал почти никто, что такое славяне - было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать - совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя… Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой родине?!»
Соглашался с ним и начальник Генерального штаба Николай Янушкевич: «…тамбовец готов грудью стоять за Тамбовскую губернию, но война в Польше ему чужда и не нужна».
Ну а что такое Дарданеллы и зачем они нужны, мужик в шинели, вздерни его хоть на дыбу, ничего бы не смог сказать. Не было у него ни малейшего представления и о Константинополе, на Софийском соборе которого страдающие имперским ражем мечтали снова возвести кресты.
Потому мужик и рассуждал: «На кой леший мне эта война?..»
Сегодня можно услышать об «украденной победе», о либералах и жидомасонах, вонзивших нож в спину. О небывалом могуществе, которое ожидало империю двуглавого орла, дойди она до победного конца. Что равносильно было для нее дойти до своих геркулесовых столпов. Ведь тогда Константинополь стал бы российской провинцией…
Сбылась бы мечта, которая будоражила воображение не только русским царям, но и целому ряду известных в нашей истории патриотов-державников. И для ее осуществления не жалко было пролить не только мужицкую, но и девичью кровь. Взывая при этом к возвышенным чувствам долга перед Родиной.
А ведь именно это и имел в виду Лев Толстой, когда писал: «Патриотизм …есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей…»
И «окопный народ» нутряным чувством приходил к такому же пониманию. И укреплялся в вере – с этой войной надо шабашить. И никакой особой пропаганды здесь не требовалось.
А раз так, «украденная победа» человеку с ружьем была …по барабану. И расставался он с ней без всякой жалости. Не нужен был и нож в спину.
Версия для печати
Добавить комментарий