Поиск на сайте

 
Публичная лекция
Читает историк, доцент СКФУ Алексей КРУГОВ
 

О чём сообщали родным ставропольские солдаты и офицеры с фронтов Первой мировой

 
«Я пишу вам, мои дорогие…»
 
Письма с Первой мировой… Они приходили в Ставропольскую губернию в огромном количестве, ведь на фронт ушли тысячи наших земляков. Для вчерашних крестьян и горожан, оторванных от родных мест, привычного уклада жизни, полевая почта была единственным мостиком для связи с родными.
Российская империя в числе первых государств подписала Всемирную почтовую конвенцию (1874 год), став членом Всемирного почтового союза, поэтому письма наших воинов приходили домой со всех фронтов. Например, с  Салоникского в Греции или из Русского экспедиционного корпуса во Франции.
Писали солдаты, как правило, карандашом на простенькой серой бумаге, зачастую неразборчивым почерком, и расшифровать многие весточки, особенно имена и адреса, невероятно сложно.
И все же мы предприняли такую попытку, понимая, что письма с фронта содержат крупицы тех бесценных сведений, которые как раз ускользают из книг и документов. И чем дальше остаются в прошлом эти письма, тем очевиднее их историческая ценность.
В солдатском военно-песенном репертуаре были такие слова:
 
Милые мои родные.
Я пишу вам, дорогие,
С поля битвы удалой.
Где солдаты молодые
Со врагом вступили в бой.
 
В первые месяцы войны солдаты массово слали родным с фронта письма, в которых говорили, что готовы сражаться до последнего и, если надо, умереть за веру и отчизну. «Одолеем проклятого немца и с победой вернемся…», «Сокрушим ненавистного врага нашей матушки-Руси…» При этом забывались и тяготы военной службы, и нехватка провизии, и тяжелые условия, в которых проходили боевые действия.
Многие грамотой не владели, за них писали товарищи. Солдатские весточки обычно начинались так: «Здравствуйте, дорогие мои папаша и мамаша. Желаю вам различных мирских благ и здоровья… Я, слава Богу, в настоящее время жив и здоров… И еще посылаю дорогой моей супруге и моим деткам по низкому поклону». Таких «поклонов» в одном письме набиралось с десяток, каждому в отдельности.
Старались рассказать о противнике, ведь о дальних странах и народах в российской глубинке ничего не знали: «Немцы - народ весь рослый, крепкий, держит себя гордо… трудно с ним драться», «…дерутся немцы хорошо, но не выдерживают нашего штыкового удара».
А вот об австрийцах отзывались как о плохих вояках: «Идут колоннами, рядом друг с другом, и выбивать их хорошо. Наши же идут цепью, на расстоянии друг от друга в саженях двух. Штыки у нас наготове, а у австрийцев они во время стрельбы отцепляются. Дойдет дело до рукопашной, а у них штыки не готовы… Ну и бегут австрийцы или сдаются в плен».
И словно на контрасте о русском офицере: «Весь в крови, израненный, а бежит впереди всех. Кричишь ему «Ложись!», да куда там, бежит и не слышит словно».
 
 
«Скоро сокрушим ненавистного врага…»
 
Неграмотный солдат Федот Егорович попросил написать письмо своего товарища из села Высоцкого Благодарненского уезда Василия Захаровича Свистунова. В нем он сообщал родным: «Посылку от Вас получил, сало и денег 60 копеек, две пары носков, две пары перчаток, платочек и кисет». Болит солдатская душа о брошенном хозяйстве: «Как собрали хлебушко, почем нынче цены на пшеничку… Ты, мать, за коровой-то следи… Как там с земелькой-то, вспахали?..»
А вот отрывок из письма урядника Гавриила Ивановича Есютина, крестьянина села Безопасного, которому довелось служить в легендарной Дикой дивизии: «Прикомандировали нас во 2-й Дагестанский полк, справили нас очень хорошо: по две черкески, такие, как у казаков, по одному бешмету, вроде поддевок, желтые шапки, сапоги, шашки, кинжал, бурку, седло и лошадь. По окончании войны, командир говорит, это пойдет в собственность».
Остается добавить, что сражался урядник Есютин храбро, за воинскую доблесть был отмечен двумя Георгиевскими крестами.
Из письма офицера сестре, проживающей в Ставрополе, опубликованного в газете «Северокавказский край» в сентябре 1914 года: «Мы уже почти месяц в Галиции… Все время безостановочно идем вперед и гоним австрийцев; ужасно утомительно; идем с рассвета до ночи, и за это время только три дневки, и то одну из них я провел в сторожевом охранении, то есть сутки не спал. По временам противник останавливается, чтобы на заранее укрепленных позициях дать нам отпор, и так мы были уже в нескольких боях.
Помнится, числа 22-го августа заняли Львов, выбив предварительно австрийские войска; по эту сторону города они сосредоточили превосходящие силы, говорят, девять корпусов против наших семи, и перешли в наступление, чтобы отбросить нас назад за Львов. Этот бой продолжался шесть-семь суток с переменным успехом, пока, наконец, противник, отбитый по всему фронту, снова поспешно отступил, и мы опять его преследуем. Сейчас нам дали дневку; надо выспаться, вымыться и вообще привести себя в порядок…
Я пока жив, не ранен и совершенно здоров. Лишения переношу хорошо, и все время благословляю судьбу за бурку, которую купил тогда в Пятигорске; спать приходится на бивуаках на земле, так как обозы далеко отстают и наших чемоданов-кроватей не видим по неделям; на позициях в бою в тяжелые минуты приходится по суткам ничего не есть… Последнюю неделю нам возят продукты из Львова, там можно все достать.
Итак, на нашем фронте война ведется с полным для нас успехом… Вообще же мы очень мало знаем, где что делается, так как газет не получаем, а случайные вести доходят редко… Я представлен за бой (речь идет о знаменитом Галицком сражении, в котором участвовали и наши земляки. - Авт.) в высший чин - к Владимиру и золотому оружию… Картины боя описывать не берусь».
Первые успешно проведенные операции русских войск, взятие Львова и Галича «подняли патриотические чувства населения на небывалую высоту». Многие письма, датируемые 1914 годом, сквозят уверенностью в победе над врагом: «Победим проклятого немца, а без победы и домой не пойдем…», «Война идет блестяще. Скоро, наверное, сокрушим ненавистного врага нашей матушки-Руси…»
Война казалась скорой, победоносной и легкой. В ознаменование побед русского оружия во многих селах Ставропольской губернии прошли праздничные манифестации.
Из письма сестры милосердия Риммы Ивановой за февраль 1915 года: «Несу обязанности фельдшера. Мое дело перевязка - и больше ничего. Правда, перевязочный пункт находится недалеко от позиции, но всегда в безопасности - в прикрытом месте. На меня не смотрят здесь как на женщину, а видят сестру милосердия, заслуживающую большого уважения. Вчера мне было объявлено исполняющим временно обязанности командующего полком, что я буду представлена за дела 23-25 февраля к Георгиевской медали на Георгиевской ленте. Только, ради Бога, никому ни слова… Приятно сознавать, что в этом большом деле приносишь пользу».
 
«Мой друг Мясо вдруг исчез...»
 
Все письма проходили через военную цензуру, в задачу которой входило составление отчетов о настроениях в армии. Тщательно просматривали поступающую корреспонденцию и решали ее судьбу: «пропустить по адресу», «изъять», «затушевать выборочно». Такие, например, фразы, ретушировались: «Эх, мамина мама, люди гибнут, как мухи, смерть косит направо и налево, а тут еще зажрали вши и дьявольские еропланы сверху летают, гранаты разные пущают».
Поэтому военные искали способ отправить полевую весточку через случайного попутчика до какого-либо города или железнодорожной станции. Чтобы письмо не задержала цензура, солдаты шли на всевозможные хитрости. Например, прятали письма в потайных местах посылки или придумывали условные обозначения, понятные только им и адресату. Однако цензура не дремала и явные шифры не пропускала, вроде такого: «Ты знаешь, мой друг, Мясо вдруг исчез, да и Сало пропал без вести».
В редакцию газеты «Северокавказский край» из действующей Кавказской армии пришло такое письмо: «Милостивый государь господин редактор! Просим поместить в газете нашу просьбу к читателям. Находимся мы в настоящее время в резерве на передовой линии Турецкого фронта. Скука нас одолевает. Развлечений никаких. В скучные дни наши развлечения - это песни и танцы под так называемую горловую музыку.
Может быть, кто-либо из читателей газеты не оставит без внимания нашу просьбу и соблаговолит прислать гармонь и бубен, в которых мы имеем крайнюю нужду? С почтением к вам фельдфебель Александр Карпович Бондаренко и пр. Кавказская действующая армия, 13 Кавказский стрелковый полк, пятая рота».
И гармонь, и бубен солдатам были доставлены. Но как бы солдаты ни скрашивали свой досуг, война - это не кружок самодеятельности. Да и не все стояли в резерве.
Из воспоминаний штабс-капитана В.А. Стахурского, офицера 83-го Самурского пехотного полка, в котором служило немало наших земляков: «За год войны полк потерял почти весь кадровый офицерский состав, большое количество солдат... Приходило пополнение - молодые офицеры, только что выпущенные из военных училищ, солдаты-бородачи, лет за сорок, которые почти забыли военное дело, или юнцы-новобранцы, два-три месяца обучавшиеся шагистике да раз побывавшие на стрельбище. Приходили они почти все без оружия, одежда полувоенная - ботинки и брюки штатские».
Чем дальше, тем чаще в письмах проступала жестокая окопная правда. Вот одно из посланий с фронта: «Мы перешли Вислу, заняли позиции и стали ожидать неприятеля. Погода была отвратительная: дождь, сырость, непроходимая грязь. Кругом - пусто, население бежало. И вот из леса показались немцы. Густые колонны их подошли к нам на ружейный выстрел... Грянули наши ружья, защелкали пулеметы, страшным роем неслись пули. Заметались немцы, сбились в кучи, целые ряды их падали как подкошенные... Все поле было устлано трупами.
Вскоре мы подошли к укрепленной немцами деревушке и под прикрытием темноты намеревались атаковать ее. Но противник встретил нас шрапнелью... Убийственный огонь их не давал ходу. Мы залегли на дороге и немного передохнули... Немцы поднялись навстречу, и начался страшный рукопашный бой... трудно передать, что тут было…»
Из дневника командира 10-й роты 3-го батальона 83-го Самурского полка капитана Рекалова: «…прапорщик Семенов поднял солдат, и ударили они в штыки по колонне противника… Стремительная боевая удаль, ужасающая работа штыками и прикладами…»
Грязь, кровь, смерть товарищей… Не всем удавалось сохранить душевное здоровье после пережитого на  передовой. Если потери в связи с психическими расстройствами в русско-японскую войну составили два-три случая на тысячу человек, то  в Первую мировую этот показатель вырос до десяти.
 
 
«Начал сомневаться в могуществе Всевышнего…»
 
На помощь в действующую армию приходили священники. Главной их задачей, кроме совершения богослужений и треб, было влияние на паству личным примером, демонстрация твердости духа в сложнейших ситуациях, стойкости в исполнении воинского долга.
Корабельный священник отец Петр Любомудров служил на крейсере «Аврора» - на том самом, что жахнул в 1917 году по Зимнему дворцу. Он один из немногих батюшек Ставропольской епархии пошел на флот добровольцем. Его письма публиковались периодически в «Ставропольских епархиальных ведомостях».
Вот одно из них с описанием того, как в 1916 году экипаж корабля встречал светлый праздник Пасхи: «Действующий Балтийский флот, крейсер «Аврора», Гельсингфорс. В этот день команда сподобилась причаститься Святых тайн Христовых… Все приготовились к достойной и славной встрече Светлого Христова Воскресения…
Какое торжество можно было видеть на лице каждого воина-моряка!.. Все как бы стремились поскорей услышать радостное, дорогое, родное «Христос Воскресе»… Светлая неделя приблизилась к концу, и нашему кораблю надлежало отправиться в поход… Перед походом каждый воин спешил в свой святой судовой храм».
Но уже год спустя на «Авроре» числилась одна из самых многочисленных большевистских флотских ячеек. Христианские ценности солдата - вчерашнего крестьянина подвергались на фронте каждодневному испытанию.
Крайняя жестокость и кровавые ужасы не могли найти в системе религиозной морали ни объяснения, ни оправдания. Впечатления от происходящего разрушали привычные представления, в которых всемогущий бог правил миром в соответствии со своими заповедями.
Вот одно из солдатских впечатлений: «Почем я знаю, может, сотню али больше душ загубил… Немец-то он ведь тоже христианин… Грех аль нет?..  А как грех? На том свете начальство вперед себя не пустишь… В трудные минуты фронтовой жизни молился господу Богу до одури. Война и жизнь начали вносить свои поправки, и я начал сомневаться в могуществе Всевышнего. Что же он, Всемогущий и Всеведущий, без воли которого не упадет ни один волос с головы человека, в уме ли? Допускает, что сотнями тысяч гибнут люди. Во имя чего бьют их такими средствами, которыми не бьют ни одного зверя? В чем же дело?..»
А это предсмертное письмо ставропольца прапорщика Бориса Феодоровича Семилуцкого, погибшего на Северо-Западном фронте в 1915 году. Свой подвиг он совершил в один день с Риммой Ивановой. Ему, студенту третьего курса Петроградского горного института, не было и 22 лет. Письмо начинается словами: «Милая, родная мамочка. 9 сентября в 11 часов утра мне удалось пролить кровь свою за Веру, Царя и Отечество. Ранен я довольно тяжело в левую сторону живота. Сегодня мне делают операцию».
Далее вместо Семилуцкого пишет сестра милосердия одного из рижских госпиталей. Письмо адресовано матери бойца Наталье Тимофеевне: «Ваш сын не успел продиктовать больше. Он скончался 10 сентября в 12 с четвертью дня. Привезли его к нам ночью с 9 на 10 сентября с ранением живота, безусловно, смертельным… Я медлила посылать вам письмо с целью описать вам похороны вашего сына. Похоронен он был в пятницу 11 сентября.
Сестры и доктора госпиталя постарались сделать все возможное, чтобы скрасить последние его минуты на земле. Гроб украсили цветами, проводили на кладбище с музыкой. Неожиданно собралась масса народу и увеличивалась все время вплоть до кладбища. Многие бросали по дороге  цветы, так что гроб вашего сына буквально был усыпан цветами».
К сожалению, большинство писем наших земляков навсегда канули в Лету. Многие из них, хранившиеся в семейных архивах, исчезли, унесенные потоком времени и событий…
 
Алексей КРУГОВ
 
Плакат начала Первой мировой
 
 
 
 
 

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях