Поиск на сайте

На прошлой неделе в Ставропольском госуниверситете прошли два экспертных круглых стола «Региональные конфликты в полиэтническом регионе» и «Вектор идентичности на постсоветском пространстве». Это часть масштабного исследовательского проекта Российской академии наук «Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям», стартовавшего в начале нынешнего года. После окончания симпозиума эксклюзивное интервью «Открытой» дал член-корреспондент РАН, крупнейший ученый-конфликтолог на постсоветском пространстве Анатолий ДМИТРИЕВ.
 
 
– Анатолий Васильевич, какие проблемы вы с коллегами обсуждали на круглых столах?
– Основное внимание наше было сконцентрировано на разработке программы «Толерантность в ЮФО». Это масштабный проект, который существует при поддержке правительства России и полпредства президента в Южном округе. На круглых столах мы делились опытом, как решаются проблемы взаимоотношения этносов в других потенциально конфликтогенных регионах.
В частности, в 2004 году я был в составе экспертной группы, которая вместе с правительством столицы разрабатывала целевую программу «Москва многонациональная». Это очень серьезный проект с внушительным финансированием (порядка полумиллиарда рублей). Он предусматривает как адаптацию приезжих к столичным условиям существования, так и воспитание терпимости в среде коренных москвичей.
 Вы упомянули о потенциально конфликтогенных регионах России. Какие территории, на ваш взгляд, относятся к ним?
– Это Москва, Северный Кавказ и Дальний Восток. Конечно, у каждого из этих регионов своя специфика социальных и этнических конфликтов. В частности, на Дальнем Востоке происходит трансграничная экспансия китайцев – трудовая, финансовая, культурная — на исконно русские территории. На российском Дальнем Востоке проживает столько же людей, сколько лишь в одной приграничной провинции Китая (около 7 млн. человек). Вот китайцы и едут на наши слабо заселенные территории – это своего рода диффузия по градиенту плотности населения. 
В Москве другие процессы. Столица – это так называемый «плавильный котел», где на сравнительно небольшой территории сконцентрировано множество этносов. К сожалению, ныне здесь происходит формирование относительно замкнутых сообществ – диаспор, автономий. Они отдельно селятся, имеют свою автономную «микроэкономику». Таким образом представители малых народов защищаются от культурного и социального «размытия», ассимиляции в единую городскую общность.
 А в чем специфика Северного Кавказа?
– Как писал американский профессор Самюэль Хантингтон в знаменитой книге «Столкновение цивилизаций», по Северному Кавказу, в частности, проходит линия «разлома» между Востоком и Западом. Посмотрите, это «разделение» проявляется даже в масштабах Ставрополья – православное население переезжает на северо-запад, а восточные районы края обживают мусульмане, выходцы из соседних национальных республик.
Кавказ – это своего рода клубок этно- и геополитических интересов многих держав. Причем не только региональных (Ирана, Турции, Сирии), но и глобальных (США, объединенной Европы). Ну и, безусловно, России.
С этнической точки зрения это тоже очень сложная территория. Если, скажем, для Москвы большинство малых этносов – пришлые, то на Кавказе они существуют издревле. В этом, кстати, и стоит искать корень многих застарелых конфликтов между соседствующими здесь малыми народами – скажем, карачаевцами и черкесами, ингушами и чеченцами. В столице же такого нет.
– То есть вы считаете, что создать полноценную программу этнической толерантности для нашего региона будет невозможно?
– На мой взгляд, самое «узкое» место такой программы для ЮФО – это организация ее работы. На Северном Кавказе сложно сконцентрировать финансирование подобного проекта в одних руках – в отличие, скажем, от Москвы. Распылять же средства между отдельными регионами также неоправданно – в таком щекотливом вопросе, как межэтническая толерантность, на местах может сработать фактор «клановости». Кроме того, в регионе академические, научные институты очень разрозненны.
 Но ведь в реализации такой программы куда важнее не ученые, а чиновники.
– Это дилетантское мнение. Действительно, долгое время все социальные проблемы в нашей стране решались исключительно «волевым» способом, без привлечения экспертов. Но межэтнические взаимоотношения – слишком тонкая материя, чтобы решать здесь что-то с наскока. Это все равно как ставить больному диагноз, основываясь исключительно на одном-единственном симптоме, порой второстепенном.
Чтобы всерьез заниматься конфликтами, необходимо иметь обширную методическую базу, в частности, результаты мониторинга напряженности в том или ином регионе. Иначе можно наворотить дров – не разрешить конфликт, а, напротив, только разжечь его еще больше. 
– Вы считаете, в советское время конфликтология была не на высоте?
– Считалось, что в СССР конфликтов быть не могло по определению. В советском обществе были искусственно нивелированы все социальные, религиозные, национальные различия между людьми. Мы ведь были представителями единой, «советской нации», и делить нам было нечего.
Но на самом деле застарелые конфликты продолжали скрыто тлеть, не выходя наружу. Скажем, не секрет, что даже в советское время были нередки вспышки бытового насилия между этническими чеченцами и населявшими ЧИАССР русскими. В конце 80-х, с ослаблением власти унитарного Центра, все эти центробежные тенденции вышли из-под контроля.
– И мы пожали бурю…
– В какой-то мере да. Это и локальные войны на постсоветском пространстве, и рост русофобии в странах СНГ, и рост ксенофобии в самой России.  
– Получается, конфликт – это не всегда плохо? Нередко это есть способ преодоления внутренней напряженности, которая копится внутри социума – своего рода «выпуск пара»?
– Именно так. И функция ученого-конфликтолога в этой ситуации – контролировать это чрезмерное напряжение, переводя его в нужное русло. Сейчас в конфликтологической науке существуют два основных подхода. Часть ученых считает, что на конфликт необходимо жестко влиять, подавляя его, загоняя в жесткие рамки. Пример – национальная политика в том же Советском Союзе. Другие исследователи утверждают, что конфликт надо умело регулировать, переводя выплескивающуюся социальную энергию в разумное русло. Я согласен со второй точкой зрения – на мой взгляд, правильнее говорить не о разрешении конфликта, а лишь о воздействии на него.
Поясню на популярном примере. На лестничной клетке стоят муж с женой и ругаются. Подходит какой-то случайный прохожий и пытается их утихомирить. Так в итоге ему же больше всего и достается – за то, что вторгся в интимную, закрытую для посторонних сферу. Так же и ученый-конфликтолог должен быть крайне осторожен в выборе методов и подходов, чтобы не попасть между молотом и наковальней.
– После приведенного вами примера я вспомнил недавнее интервью нашей газете сенатора от Ставрополья Анатолия Коробейникова, который занимается проблематикой локальных войн. Он считает, что миротворческие силы в таких войнах не помогают снять напряженность, а, напротив, мешают противоборствующим сторонам разрешить конфликт. Вы согласны с таким мнением?
– Конечно, разъединение конфликтующих сторон приводит лишь к временному разрешению противостояния. Нередко ведь миротворцы отходят от своих основных функций третейского судьи и начинают защищать интересы лишь одного из противников.
Сейчас общемировая политика постоянно усложняется, и поэтому непросто подбирать сбалансированный состав контингента «голубых касок». ООН приходится учитывать геополитическую ситуацию в регионе, национальные и религиозные интересы обеих конфликтующих сторон, международный авторитет стран, которые делегируют своих миротворцев.
– Анатолий Васильевич, вы очень много ездили по миру. На ваш взгляд, существуют какие-то национальные особенности разрешения конфликтов?
– Безусловно. Скажем, в Австрии все конфликты – даже самые мелкие, бытового, семейного уровня – решаются исключительно в судах. Это пример типично западного, прагматичного подхода, ориентирующегося на безусловный догмат права. А, скажем, в Японии совсем другая парадигма – здесь для разрешения конфликтов обычно привлекаются авторитеты, клановые старейшины. Это традиционалистский подход, характерный для восточной цивилизации.
– А как в России?
– Россия еще переживает раскол между традиционными и новыми, либеральными, ценностями. Россияне до сих пор не решили – или мы Азия, или интегрируемся в Европу. Очень ярко эта «двойственность» проявляется в «старых» регионах – и в первую очередь, на Кавказе. Издревле здесь приоритет отдавался неписаным нормам поведения, родовым традициям, мнению старейшин. Но сейчас, в эпоху глобализации, родовая мораль постепенно уступает место жестко формализованным, юридическим нормам поведения.
Возьмем для примера законы шариата, по которым сотни лет жили многие народы. В теократических государствах (Иран, Саудовская Аравия) эти нормы сохранены от воздействия глобализации, экспансии англо-саксонской цивилизации. В то же время на Кавказе, где сталкиваются западный и восточный менталитет, традиционные и юридические нормативы вступают в непримиримое противоречие.
Еще вчера ведь невозможно было представить, чтобы коренной житель Кавказа не прислушивался к мнению кланового старейшины или богослова-улема. А сейчас кавказская молодежь, стремительно впитывающая западные нормы поведения, мнение старейшин часто уже игнорирует. 
 Так глобализация – это плохо или хорошо?
– Нельзя ставить вопрос так однозначно. Конечно, у глобализации есть свои плюсы и минусы. Скажу так: это процесс хоть и болезненный, но необратимый. Думаю, со временем родовые традиции постепенно отомрут даже в таких исконных регионах, как Кавказ, Балканы, Средняя Азия. Вопрос лишь в том, как скоро это произойдет. Впрочем, глобализация – тема для меня поистине неисчерпаемая. Я предлагаю поговорить об этом в следующий раз. Договорились?
– Договорились! Анатолий Васильевич, спасибо вам за интересную беседу и удачи вам в реализации ваших научных инициатив.
 

Беседовал Антон ЧАБЛИН

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях