Ликвидатор

Оставшиеся в живых чернобыльцы государством, по сути, забыты

 

До сих пор оценки чернобыльской катастрофы очень противоречивы. Гринпис и Международная организация «Врачи против ядерной войны» утверждают, что только среди ликвидаторов умерли десятки тысяч человек. По данным организации Союз «Чернобыль», каждый десятый из 600 тысяч ликвидаторов умер и 165 тысяч стали инвалидами. Цифры, цифры, цифры. А за каждой из них человеческая судьба.

В Невинномысске живет человек, который в числе первых был командирован на ликвидацию аварии. Это Валерий Дьяченко.

 

- Как получилось, что вы оказались в числе ликвидаторов?

- В 1986 году я работал мастером производственного обучения в ПТУ №13. Профессия, как видите, мирная. А почему оказался в числе ликвидаторов - до сих пор остается загадкой. Может, потому, что физически крепок - я мастер спорта, может, еще по какой причине. Да это и не важно теперь. Нас, отобранных, было пятнадцать человек.

Каждому позвонили из военкомата и вызвали на беседу, объяснили, куда и зачем поедем. Люди послушали, покивали, но восприняли информацию как-то несерьезно. Ведь тогда никто толком и не знал, какую опасность представляет радиация.

Мы так и подумали, что это типичные военно-полевые сборы, что-то вроде уборки урожая, на которую каждый год добровольно-принудительно забирают мужиков.

- Сразу попали в Чернобыль?

- Да нет, сначала в Майкоп, где проходили подготовку. В основном – теоретическую. А из практической – надевание экипировки. Кстати, во время тренировки я впервые этот самый защитный костюм и увидел. В Чернобыль нас повезли только через месяц.

Знаете, какое самое жуткое впечатление по дороге в город? Едем мимо соснового леса, а он не зеленый, а рыжий какой-то. Сколько ехали, столько и тянулся – весь оранжевый.

- А на станции работали на том самом четвертом энергоблоке, где произошел взрыв?

- На третьем и четвертом. В обычном смысле со словом «работа» это не вяжется, потому что на крыше страшно «фонящей» станции мы находились всего по минуте в день.

Больше нельзя, иначе погибли бы через несколько дней из-за радиационной передозировки. До того, как запустить людей, попробовали, как будут работать в экстремальных условиях японские роботы.

Техника «запротестовала», а затем и вовсе застряла в прутьях арматуры. Поначалу вертолетчики попытались с этим хоть что-то сделать – не получилось: вертолет рухнул - все разбились. Тогда пошли добровольцы.

- А на крыше что делали? То, что должна была выполнить техника?

- Да. Наша задача состояла в том, чтобы собрать обломки - радиоактивный графит, сантехническую оснастку, куски труб - в специальный контейнер. На все действия отводилась минута.

Идешь и слышишь, как из мегафона доносится отсчет времени: один, два, три… А потом раздается: «Пятьдесят девятая секунда – смена возвращается». Какую дозу за минуту хватанул – без разницы! Все равно больше установленного норматива тебе в учетную карточку не впишут.

Даже после столь мизерной работы каждый ощущал головокружение и тошноту. У кого в первые сутки, у кого позже началось кровотечение из носа и рта. Приходишь в санчасть, а медики спрашивают: «Сколько выездов на станцию сделал?» Говорю: «Пять». А они успокаивают: «Ну, это только начало. Терпи. И кушай больше. Сам же знаешь: чем больше выездов сделаешь - тем быстрее домой поедешь».

А кто не хотел ездить на энергоблок, тот все равно пробыл в чернобыльской зоне полгода – от звонка до звонка. Что делали? Занимались физической подготовкой - маршировали, бегали по несколько километров, вещи перевозили, в Киев за продуктами ездили.

- Говорят, кто много пил в тех условиях, тот и выжил.

- Нас в Чернобыле долго не держали: месяц отработал - и можешь быть свободен. Те, кто набрал максимально допустимую дозу радиации, уезжали, а на их место привозили других. Настоящий конвейер!

После того, что я каждый день видел, можно было сойти с ума. Страшно – не то слово. В такой ситуации обычно пьют до беспамятства. Водки привозили действительно много. Но я принципиально не пил. Спиртное служило не лекарством – выпил и расслабился, а допингом – выпил и, как говорят, безрассудно «пошел на танки».

Мы работали по секундомеру, после этого ложились под капельницы, а на следующий день снова поднимались на крышу. И вы спросите: ради чего? Чтобы быстрее «схватить» эти проклятые рентгены, облучиться и вернуться домой.

- А чем занимались в оставшееся от работы время?

- Строевой подготовкой, бегом, потому что человек должен быть постоянно в тонусе. Ведь основная задача состояла в том, чтобы работу выполнить за 60 секунд. Быстро собрал графит – и вниз. Подержишь его дольше, чем отведено, и начинаешь светиться.

- Из пятнадцати невинномысцев, участвовавших в ликвидации последствий аварии, никто не погиб в Чернобыле?

- Сколько нас уезжало, столько и вернулось. А уже дома ребята стали умирать один за другим. Помню, здоровый такой парень был – мясником работал. Так вот, он первым из жизни ушел. Другие через пару лет. Кто-то попал в психиатрическую больницу.

Я тоже два года наблюдался у психиатра – из-за чудовищных провалов в памяти: ни людей не узнавал, ни улиц не помнил. Учился жить заново.

Сейчас из тех, кто уезжал в Чернобыль в мае 86-го, нас осталось только двое. Ликвидаторы умирают тихо и безропотно. Они понимают, что государство их бросило: сам как хочешь, так и выживай.

- И все-таки, чем вас государство за тот подвиг отметило?

- Дали орден Мужества. За того самого робота, которого я освобождал от арматуры. Вот и всё. Ни денег, ни лечения, ни льгот…

- Как я знаю, вы не захотели с этим мириться.

- Не захотел. И стал судиться с государством, хотя непривычное это дело для нашего брата! А что делать, когда на тебя плюнули? Утереться?! Я подал исковое заявление в городской суд, затем в краевой, и выиграл тяжбу. Точнее, высудил у государства машину, которая и так была мне положена.

- 26 апреля, в годовщину памяти погибших в радиационных авариях, что будете делать?

- В церковь пойду. Это уже традиция.

 

Беседовала

Татьяна Соколовская