Маркс или Пушкин?

Какая реформа образования нам нужна

Недавно Минэкономики РФ обнародовало долгосрочную Концепцию развития российского образования на срок до 2020 года. Вот лишь некоторые параметры этой концепции. Рост госрасходов на образование составит 10-20% в год. Надбавки к зарплате для педагогов всех уровней будут жестко увязаны с результатами их работы. Государство будет оказывать адресную поддержку вузам, которые взаимодействуют с наукой и бизнесом не менее чем по 50 программам. Будет создано 6-8 научно-образовательных комплексов, нацеленных на решение кадровых и исследовательских задач национального масштаба. В программах повышения квалификации и переподготовки будет занято не меньше 20-25% работающего населения страны. В итоге, если верить авторам концепции, через десяток лет отечественная образовательная система должна стать одной из лучших в мире. О том, насколько реальны подобные планы, обозреватель «Открытой» беседует с ректором Российской экономической школы, профессором Сергеем ГУРИЕВЫМ.

– Сергей Маратович, в последние годы Европа столкнулась с серьезной проблемой. Университеты массово «производят» специалистов разных профилей, в то время как для инновационного прорыва требуется все больше «генераторов идей», которые могли бы ставить перед этими специалистами новые цели и задачи, вести по непроторенному пути.
– Эта проблема крайне актуальна и для России. За последние 15 лет в нашей стране количество вузов и их филиалов увеличилось вдвое, а число студентов – втрое. И сегодня Россия вышла на первое место в мире по количеству студентов на душу населения, опережая европейские страны и США.
Впрочем, вузы множатся – а качество образования в них снижается. К сожалению, касается это и ряда известных университетов в крупных городах (в том числе в Москве), которые лишь пользуются «раскрученными» брендами, оставшимися в наследство от советской эпохи.
Интересно посмотреть, какими темпами развивается вузовское образование в соседнем Китае, где государство вкладывает огромные деньги в высшую школу. Сейчас университеты Пекина и Циньхуа входят в полусотню лучших на планете. При этом ни одного российского вуза в этом рейтинге нет.
– Но ведь многие отечественные университеты гордо именуют себя «классическими» – например, МГУ, МФТИ, «Бауманка».
– Сегодня в мире существует три модели вузов. В XIX веке появился университет классический, «гумбольдтовский» (по имени Вильгельма фон Гумбольдта – немецкого филолога, основателя Берлинского университета. – Ред.). Миссия такого вуза – привить каждому студенту профессиональные навыки по выбранной специальности.
Поскольку реализовывал эти навыки профессионал в своей стране, то за обучение платило государство. Студенту давали максимум доступных знаний по конкретной профессии, поэтому его переход с одного факультета на другой был почти невозможен – ведь при этом терялись бы все ранее полученные им узкоспециальные навыки.
– Надо полагать, именно по такой схеме ныне и работает большинство отечественных вузов?
– Не только отечественных, но и ряд европейских. Это, кстати, и является «корнем» той проблемы, о которой вы говорили вначале – перекоса между числом выпускаемых вузами профессионалов и «генераторов идей». На протяжении всего XX века мир глобализировался (то есть границы между странами становились все «прозрачнее»), повышалась мобильность кадров, стремительно развивалась инновационная сфера экономики.
От специалиста стало требоваться не столько умение работать по профессии, но и безболезненно эту профессию сменить, гибко подстроившись под новые потребности общества. В таких условиях модель классического вуза XIX века оказалась непригодной, и вместо нее появилась новая – исследователь-ский университет. Здесь во главе угла стоит не профессор-педагог, а профессор-ученый, который требует от своих студентов прежде всего умения работать руками, выступать с презентациями своих результатов, убеждать других людей, то есть в конечном итоге – мыслить нестандартно.
В таком университете студент получает знания не только по одному узкому предмету (как в классическом вузе), а по многим смежным. Такая модель университета прижилась в США. Там большинство выпускников вузов не работает по полученной специальности: ты можешь учиться на физика-ядерщика, а затем стать инвестиционным банкиром. Но в отличие от России это не только не считается проблемой, но даже поощряется, поскольку отражает гибкость и мобильность выпускников.
– Но, наверное, и у такой системы есть минусы?
– Конечно. Главный недостаток (он же, кстати, и главное достоинство) исследовательского университета – здесь слишком высок авторитет профессора: неважно, хороший ли он педагог и чему учит студентов, главное, чтобы регулярно публиковал научные статьи по своей дисциплине.
Такое положение дел не устраивает прежде всего бизнес. Бизнесмены считают, что профессор-исследователь слишком консервативен, а его студенты должны показывать блестящие результаты прежде всего не в науке, а в реальном бизнесе. Так появилась новая модель – инновационный университет – где профессора занимаются не только преподаванием (как в вузе XIX века) или научными исследованиями (как в вузе XX века), но и консультированием бизнеса, реальными бизнес-проектами.
– На каком этапе этой «эволюции» сегодня находится российская высшая школа?
– На этапе классического университета, то есть XIX века. Лишь отдельные вузы реализуют у себя исследовательскую модель, хотя самые продвинутые страны мира уже готовят или завершают переход к инновационной модели XXI века.
– И в чем причина такого отставания?
– В образовательной системе России слишком много людей, которые ничего не хотят менять.
– Ну и, наверное, тормозом университетской реформы является отсутствие денег у государства на столь коренные преобразования?
– Вы правы. Но исключительно на бюджетные вливания в этом вопросе вузы надеяться не должны. Как показывает опыт США, государство должно финансировать лишь университетские исследовательские проекты национального масштаба. Часть расходов оплачивает бизнес, по заказу которого вузы ведут прикладные исследования. Существенные доходы приносит плата за образование.
Сам образовательный процесс в Америке государство практически не оплачивает – для этого существует ряд финансовых инструментов. Во-первых, образовательный кредит для абитуриентов: ты учишься, получаешь старт для карьерного роста, а потом из зарплаты выплачиваешь этот кредит. К сожалению, в России такая схема только начинает работать: кредитные ставки банков слишком высоки, а государство только в этом году объявило о гарантировании таких ссуд, и то лишь в порядке эксперимента.
Кроме того, почти в каждом американском вузе есть так называемый эндаумент (целевой благотворительный фонд. – Ред.), куда жертвуют средства в основном бывшие выпускники. Эти средства тратятся на модернизацию образовательного процесса в вузе. Скажем, в эндаументе Гарварда, формирование которого началось еще в середине XVII века, ныне лежит около $37 млрд. Даже проценты, которые университет получает по этой сумме, сопоставимы со всеми расходами российского федерального бюджета на высшее образование.
– Почему, на ваш взгляд, система эндаументов не прижилась в России?
– В прошлом году в ряде крупных вузов страны были созданы первые такие фонды, и в них уже поступают существенные суммы. По своему опыту скажу, что для создания мощного эндаумента нужна работа с выпускниками, которые и являются его жертвователями: надо создать ассоциацию выпускников, регулярно собирать их на мероприятия, должен быть личный контакт ректора с самыми успешными из них. Увы, в России это делать пока не научились.
– Ваш вуз научился. Вообще, именно в Российской экономической школе впервые в стране внедрили многие западные образовательные новшества: например, вы уже в 1992 году открыли магистратуру, в то время как двух-уровневая модель обучения (бакалавр плюс магистр) станет обязательной для российских вузов лишь со следующего года.
– Сейчас двухуровневую модель образования в России многие критикуют. Хотя опыт ряда стран показывает, что она работает очень успешно – вопрос лишь в том, чтобы она была правильно внедрена. Эта модель проста и логична: бакалавр лишь учится получать знания, а магистр, став старше и уже зная, кем хочет быть в жизни, может позволить себе сам выбирать узкую специальность.
– Сергей Маратович, а что вы думаете о ЕГЭ, вокруг которого сейчас в педагогиче-ском сообществе России развернулась необычайно бурная полемика?
– Его главный и несомненный плюс – то, что теперь высшее образование стало более доступным для ребят из регионов. Конечно, у Единого госэкзамена есть и минусы, но их можно преодолеть, постоянно совершенствуя сами тесты и механизм аттестации.
Второй плюс – снижение коррупции при поступлении в вузы. Конечно, есть и взятки при сдаче самого ЕГЭ. Но при желании эту проблему можно решить, усилив контроль над проведением экзамена, например, поручив проведение тестов частной компании (например, большинство американских тестов проводит некоммерческая корпорация «Educational testing systems»).
Да и технически побороть коррупцию на этапе ЕГЭ несложно: например, в Грузии в аудиториях для сдачи экзамена стоят видеокамеры, а в Китае движение каждого запечатанного пакета с ответами на экзамен отслеживают при помощи GPS.
– Еще один вектор российской образовательной реформы, ныне горячо обсуждаемый педагогами и учеными страны: идея возрождения системы госзаказа на выпускников и их послевузовского распределения.
– Это иллюзия, что государство может внятно сформировать заказ на выпускников-специалистов. Вряд ли министр образования знает лучше вас, какими должны вырасти ваши дети, какие книги им читать: Маркса или Пушкина. Если государство хочет, чтобы вузы выпускали ученых-физиков или школьных учителей, надо платить им высокую зарплату – тогда университеты и сами будут рады готовить таких специалистов.
Любая командно-плановая система (а уж тем более в образовании) не способствует инновациям. Опять-таки, вернемся к американскому опыту. Там вузы работают в жесточайшей рыночной конкуренции друг с другом: за гранты, за заказы на исследования, за самих студентов (которые приносят с собой деньги на учебу). Поэтому им и госзаказ не нужен никакой.

Беседовал
Антон ЧАБЛИН