Поиск на сайте

В 1933 году на родине Михаила Горбачева в селе Привольном от голода вымерла половина жителей

 

Неотомщенные и неоплаканные
Кровью, хрипом, тусклыми глазами обезумевших женщин, без плача расстававшихся со своими мертвыми детьми (только через год те из них, кто выживет и наестся хлеба,  поймут, что произошло, и тогда заголосят от отчаяния и бессилия) прорастает  голод 1933 года. 
В селе Привольном, на родине бывшего генсека ЦК КПСС Михаила Горбачева,  голод унес жизни половины его земляков. Сколько точно - никто не знает, даже бывший генсек. Одни говорят о двух тысячах, другие называют три тысячи, а третьи увеличивают список жертв до четырех тысяч. Вполне по-нашенски. Такое у нас было плановое хозяйство. Так «по-научному» управляла страной партия, вдохновляемая самым  передовым учением. 
В итоге никто не знает, а многие и не хотят знать, сколько все же сельских жителей - кормильцев, хлебопашцев, земледельцев - свела в могилу антикрестьянская директива большевистского ЦК.
Разброс «тыщей больше, тыщей меньше» не печалит совесть ни правителей, ни общественности. А ведь судьба Привольного не уникальна и, как ни кощунственно это звучит, не  самая трагическая!
Вот свидетельство директора Ставропольского историко-культурного музея-заповедника Николая Охонько:
«Население станиц, которые мы обследовали, сокращалось во время голода вдвое, а то и втрое. Так, в станице Темнолесской - в два раза, в Беломечетской - вполовину». 
Кубанский исследователь профессор И.И. Алексеенко утверждает, что в станицах «особо неблагонадежных районов»  число умерших от голода колеблется от 40 до 60 процентов, а в отдельных местах и более - до 90 процентов.
Осенью 1932 года на Ставрополье бесновалась партийная комиссия во главе с секретарем ЦК ВКП (б) Кагановичем. Опричники выдавливали из обреченных на смерть хуторов и станиц хлеб. Дело свое они сделали столь умело, что весной 1933 года Турция заявила советскому правительству  протест. Трупы умерших от голода крестьян, сброшенные в Кубань,  через Азовское и Черное море достигали турецкого берега. 
Зато на лозунгах  гордо реяло: «Все во имя человека!» 
После Гражданской войны, как сообщил Александр Иванович Суханов, пятнадцать лет возглавлявший сельсовет и почитаемый земляками как самый эрудированный эксперт по местной истории,  Привольное населяли более семи тысяч человек. 
А когда в середине пятидесятых пересчитали граждан, наскребли… около  трех тысяч трехсот. Причем триста - это уже довесок со стороны:  приехали на строительство газокомпрессорной станции. 
Демографическая брешь почти в четыре тысячи человек. Куда подевались остальные? 
Мне могут напомнить: а  Великая Отечественная? Уж она-то прополола общество. Точно: восемьсот привольненцев в годы войны надели солдатские шинели. Половина из них пали в боях. Их имена высечены на каменных плитах четырехгранного обелиска в центре села.
Вечная им память и признанательность за подвиг.
А остальные? На полях каких сражений  сложили  они свои головы?  Сколько их? 
Могильным холодом веет от этих вопросов. Библейское страдание застыло на спекшихся губах вопрошающего.
Где брат твой Авель?
Аршинными буквами я вывел бы: «Три с половиной тысячи привольненцев умерли не своей смертью. Они не погибли в результате стихийного катаклизма. 
Они были умерщвлены.
Убиты властью». 
Директор института истории РАН Андрей Сахаров в интервью газете «Аргументы и факты» (№ 22 с.г.) привел цифры, которые ошарашат любого ставропольца:
«Согласно проверенным документам большая часть из 7,5 миллиона жертв (голода 1933 года - Авт.) приходится на Ставрополье, Сибирь...»

 

А в глазах слезы...
Совершить путешествие в Привольное меня побудил  разговор с  давнишним моим товарищем  Александром Измайловым.  В свое время он с золотой медалью окончил ставропольскую школу, потом с отличием - Московский университет. В конце восьмидесятых  был среди тех, кто участвовал в низвержении коммунистического строя. В девяностые занялся бизнесом и многого добился. 
Лет тридцать назад  он приехал в Привольное. Устроился главным инженером на кирпичном заводе. В  село его занесло не случайно. Отсюда родом его мама Любовь Алексеевна.
«Праздновали Первое мая, - вспоминал Александр Анатольевич. -  Как обычно, народ толпился на площади. Митинг, речи, музыка, песни.  Вижу, сквозь толпу ко мне пробивается какой-то мужик уже в зрелых годах.
- Ты будешь внук Яманка?
Яманок - прозвище моего деда Алексея Киреевича, погибшего  в 1942 году.
- Да, - отвечаю.
Незнакомец чуть ли не душит меня в объятиях.
- Ты  не представляешь, как мы благодарны! Твой дед спас нашу семью. Если бы не он, мы все перемерли бы…
В глазах его - слезы.
За ним подошел еще один и тоже обнимает. Потом третий. И так человек  семь. Чуть ли не в пояс мне кланяются. Зазывают в гости».
Алексей Киреевич слыл первым деревенским заводилой и балагуром. На фронт уходил весело, обещал землякам привезти Гитлера в мешке. Но не за веселый нрав и отважный характер многие земляки почитали его чуть ли не за святого.

 

Дед отчаянно рисковал
Во время голода в 1933 году Яманок подкармливал сельчан. Отруби, овес, жмых, если называть вещи своими именами, он  воровал. Дед возил председателя колхоза на тачанке.  Много видел возничий. Знал, где что лежит. Улучив подходящий миг, украдкой набивал шапку овсом. Горсть отрубей шла по цене жизни. Краденые крохи поддерживали  его семью и близких. Закрывали ставни, занавешивали окна. Варили отруби и, обжигаясь, проглатывали. Как мог, делился и с  дальними. 
Промысел этот был смертельно опасен. Власть зорко следила за припасами и жестоко расправлялась с посягнувшими на «социалистическую собственность». Действовал свирепый  закон «о колосках». За сорванный на поле пшеничный снопик запросто можно было загреметь на Колыму. Дед отчаянно рисковал. Не один захваченный на «месте преступления» привольненец  познакомился с лагерной баландой. 
Официальная статистика признает, что в 1932-1933 годах были осуждены и отправлены в лагеря 100 тысяч жителей Северного Кавказа. Всю ли правду раскрывает статистика?

 

Семейное предание
В семейном предании Измайловых хранится такая история. Однажды бабушка Александра Анатольевича Мария поделилась жменей краденых отрубей с соседкой. Женщина в порыве благодарности уговорила принять в подарок пару новых валенок. 
Любови Алексеевне, маме Измайлова, в ту пору было пять лет. Она и сейчас как наяву видит финальную сцену «бартера». Алексей Киреевич,  никогда не поднимавший руку на любимую жену, побелев лицом,  охаживал  валенками материнские плечи и спину и задыхался жутким оглушающим  шепотом: «Не смей ничего брать от людей! Отнеси валенки сейчас же! Брала еще что-то? Верни! В ноги кланяйся, прощения проси! Когда переживем голод, это уже не будет подарком. Это будут считать платой вору за краденое. А я не вор!»
В его словах - ключ к пониманию отношений крестьянина и советского государства, навязавшего селянам взаимное недоверие, утаивание своих намерений, обман как норму. 
Государство программировало модель поведения, при котором человек мог выжить, только воруя. Оно объявило войну всему человеческому в человеке.  
И тот  принял вызов. Он не признал нравственный авторитет государства, хотя и смирялся перед  грубой силой.  
Представления простого селянина о добре и зле расходились с моралью Сталина, Молотова, Кагановича и прочих  вождей и исполнителей «новой жизни». 
Советская власть изуродовала и подчинила физическую оболочку крестьянина, но проиграла его душу.
На смертном одре
Еще более жуткую семейную тайну перед  самой смертью Мария, жена  Яманка, доверила дочери, матери Александра Анатольевича. 
В ночь перед отправкой на фронт Алексей Киреевич признался жене в страшном грехе. В 1933 году его все-таки застукали. Объездчик накрыл с поличным - сумкой отрубей. 
«Доигрался! - объездчик злобно сплюнул и потянулся рукой к кобуре. - Я давно за тобой приглядываю!» Тон, каким это было произнесено, не сулил даже Колымы.
Он был силен и ловок, казак Яманок, у которого в доме, в сундуке, на самом дне  тайно хранилась казачья папаха - подарок деда. Он не стал дожидаться, пока противник взведет курок…
Наган он выбросил в пруд, а объездчика закопал в стогу.
И как в тот раз убежденно внушал он жене: «Я не вор!», так и на этот раз  страстно заклинал: «Я не убийца!»

 

Потаенная правда
В  детские годы  Александра Измайлова взрослые коротали летние вечера во дворе. Соседи по подъезду шумно  рассаживались  за деревянный стол. Лото заменяло телевизор. Тетя Поля встряхивала холщовый мешочек, нащупывала  бочонок, с хрипотцой оглашала номер. 
У  каждой цифры была  своя «кличка»: «Пятнашка!», «Семилетка!», «Полтинник!».  И вдруг - нелогично для детского слуха - «Голодовка!». Игроки, почти все - выходцы из села, знали: выпало 33. 
Уже повзрослев и много передумав,  Измайлов догадался о  таинственной связи  номера на деревяшке  с магической цифрой. Возраст Искупителя в сельском сознании спрягался с годом народного жертвоприношения.
Первой жертвой  любого диктатора обычно  падает  свобода слова и печати. Власть вытравляла из народной памяти малейшее упоминание о гибельных последствиях голода. Газеты, книги, радио, телевидение,  кинофильмы, речи, лекции, журналы, романы, стихи - гигабайты образов, смыслов, цифр отравляли сознание,  как угарный газ. 
В 1933 году «органы» перехватывали личные письма, направляемые за пределы охваченных голодом районов. 22 января 1933 года  руководителям краев и областей за подписью Сталина и Молотова была отправлена директива: «До ЦК ВКП и Совнаркома дошли сведения, что… начался массовый выезд крестьян «за хлебом» в ЦЧО (Центрально-Черноземная область - Авт.), на Волгу, Московскую обл., Западную обл., Белоруссию. ЦК ВКП и Совнарком СССР не сомневаются, что этот выезд крестьян организован врагами советской власти, эсерами и агентами Польши, с целью агитации через крестьян в северных районах СССР против колхозов и вообще против советской власти». 
Вожди потребовали от своих прислужников жестоко  пресекать «самоволку».  
Беглецов встречали заградительные  кордоны. Крестьян заворачивали. Выходцев с Северного Кавказа вылавливали на вокзалах и в поездах и возвращали на родину. На верную смерть.
Правда  о том, что происходило, была наглухо скрыта. Вспоминаю рассказы родителей. Они оба - из деревенских семей. Мама - с Кубани, отец - из Северного Казахстана. 
В нашем роду были погибшие от голода. Помню отрывочные воспоминания родителей о лебеде, о том, что кто-то умер, а кого-то арестовали. Отношение к случившемуся - как к  стихийному бедствию. Эка невидаль, голод на Руси!  Это передавалось мне. Как, наверное, и большинству  тех,  кто сам не столкнулся с этим ужасом.
Не случайно же, когда в конце восьмидесятых начался демократический штурм идейных твердынь коммунизма,  тема голодомора была отжата на периферию речей и  резолюций митингов. Она до сих пор не открылась общественному сознанию во всем своем чудовищном масштабе. 
Об убийстве царской семьи говорили много и горячо. Организовали шумное перезахоронение останков. Я всей душой за. А как быть с миллионами заморенных крестьян?!

 

А, может, украинцы правы?
Эта боль мучит и Александра Измайлова. Он не может забыть недавний разговор с коренными москвичами. Пустая политбеседа со случайными соседями по очереди в столичной поликлинике: Ельцин, Горбачев, война, Чечня, кризис, Сталин, коллективизация. Он поделился задушевными мыслями: «Нашим  политикам надо не клеймить Ющенко за  увлечение голодомором, а присоединиться к украинцам  и вместе с ними  погоревать о пролитой крови, посчитать загубленных и поставить общий памятник жертвам. Разве не одинаково морили что хохлов, что кацапов, что других? 
Есть, например, данные, что в тридцать третьем каждый третий казах умер с голодухи. Где хотя бы один памятник жертвам голодомора? Почему правительство безразлично к этому жуткому факту истории? Разве русские крестьяне пострадали  меньше украинских?»
Реакция собеседников ошеломила.
- Не рассказывайте сказки! - категорично сверкнул линзами очков старичок с седым хохолком на макушке. - Какой голод?  Был кулацкий саботаж. Сами порезали волов, чтобы не пахать и не сеять, вот и остались без хлеба.
Этот с придыханием цитировал Черчилля: «Сталин принял Россию с деревянной сохой, а оставил с атомной бомбой». Но  не мог понять, почему  самая вооруженная в мире держава пала без единого выстрела в декабре 1991 года.
Село Привольное, наполовину истребленное сталинистами в 1933-м, через восемь лет выставило восемьсот штыков для защиты коммунистического строя. На стеле в память павших за Отчизну выбито и имя Алексея Киреевича Измайлова, сочетавшего в себе ненависть к советской власти и некичливую любовь к своему народу. Вряд ли он кричал: «За Сталина!» Но и не дал ходу ненависти к людоедам, правившим страной. 
А потомки заморенных голодом крестьян защищать власть сталинских последышей в 1991 году - и в августе, и декабре - уже не захотели. Не в этом ли одна из причин распада СССР?

 

Технология истребления
19 февраля 33-го года в Москве состоялся Всесоюзный съезд колхозников-ударников. Делегаты вытягивались перед президиумом и истязали ладони аплодисментами, а в это время в Привольном по улице Садовой мимо пустых хат с выдранными окнами и дверями копачи ( от слова «копать») привычно толкали в сторону кладбища тележки с трупами. Легкие, словно перышки, тела скончавшихся подбирали по хатам, как старьевщик макулатуру. 
Случалось, забрасывали и тех, кто еще дышал, но уже не шевелился. «Пока довезем, отдаст богу душу». Не возвращаться же еще раз? Копачи сами едва ноги переставляли, хотя и получали за труды по полбуханки  в день.
- А возможно такое, чтобы закопали еще живого?
- Да кто ж его знает?
До кладбища довозили далеко не всех. Кого-то закапывали прямо в огороде. Многие были погребены в ямах на хоздворе. Сегодня здесь склады, магазины, техника. А под ногами - кости.
На Пасху на кладбище вспыхивали ссоры:
- Это наша могилка.
- Нет, наша!
А тем временем лучший друг колхозников поучал с большевистской непогрешимостью из-за трибуны, что крестьяне в колхозах  «работают для того, чтобы изо дня в день улучшать свое материальное и культурное положение», что «главные трудности уже пройдены, а те трудности, что стоят перед вами, не стоят даже того, чтобы серьезно разговаривать о них». 
Вождь был известным шутником. На одном из  форумов он запустил в массы искрометную психологическую установку: «Жить стало лучше, жить стало веселей!» Делегатская челядь безумствовала в океане оваций. Деревня же угрюмо добавила от себя пару строк: «Шея стал тоньше, но зато длинней», «В 33-м году всю поели лебеду. Руки-ноги опухали. Умирали на ходу», «Не боюся я морозу, не боюся холоду, а боюся я колхоза, уморят там с голоду».
Вскормленные на спецпайках москвичи не поверили бы и оперативной сводке ОГПУ. Цитирую:
«В ст. Родниковской ночью обнаружена толпа в 30 человек, которые откапывали убитую сапную (заразную - Авт.) лошадь, намереваясь разобрать ее мясо.
В ст. Щербиновской колхозник С., его жена и старшая дочь убили двух своих маленьких детей и питались их трупами.
В ст. Успенской от истощения умерли Ф., его жена и двое сыновей. Оставшиеся в живых двое детей питались мясом трупов матери и братьев.
В ст. Ново-Щербиновской в 3-й бригаде колхоза К. зарубила и съела своего трехлетнего сына. Семья состоит из 8 человек, питаются разным суррогатом (сурепа, силос, кошки, крысы)».
Справка. В 1930 году было собрано 835 миллионов центнеров хлеба, экспортировано 48,4. В 1931-м сбор составил 695 млн. центнеров, а на внешний рынок вывезено 51,8 миллиона. В 1932 году сбор составил 699 млн. центнеров, экспортировали 18 миллионов.
Великого неурожая не было. Хлеб в стране имелся. Его было достаточно, чтобы накормить всех.
Ольге Петровне Жоговой 91 год. Уж ей-то чего опасаться? Но она испытующе щурит на меня свои живые, ясные глаза и выверяет каждое слово. Привычка. Она-то  знает, каким тяжелым оно может быть. Воспоминания доживших до наших дней очевидцев голода - это уже не показания свидетелей. Это скорее скупые выдержки из приговора.
 - Отнимали у нас все, что было: зерно, муку, кукурузу, масло, картошку, семечку, - по словечку укладывала она на чашечки невидимых весов. - Уполномоченные ходили по хатам, проверяли подвалы, чердаки, заглядывали в печь. Щупами тыкали. Выметали все до  зернышка.
В одном доме  активисты наткнулись на годовалого младенца. Сморщенное, старческое личико. Ручонки прозрачные. Во сне чмокает соской-пустышкой. Бдительный комбедовец просветил соску на солнце, нет ли в пустышке муки.
- Зачем? Там той муки…
- Как зачем? Хозяйку привлечь за «хищение». 
Да, был план по разоблачению «расхитителей». Архивы вскрывают тайные пружины организаторов голода. Партийные организации поощряли доносительство. Стукнул на соседа, помог отнять у родственника пуд-другой зерна -  получай свои десять иудовых процентов. 
Партийный актив не голодал. У секретарей парткомов, председателей райисполкомов имелись свои продовольственные фонды, которые щедро подкармливали «своих». Хватало всем - и стукачам, и тем, кто выгребал у вдов последние зернышки, и тем, кто составлял списки на выселение.

 

Расколотый народ
В мемуарах М.С.Горбачева «Жизнь и реформы» я не нашел  рассказа о голоде 1933 года. Встав у руля страны, генсек ничего не предпринял, чтобы привлечь внимание к жуткой странице нашей истории.
А ведь о голоде он знал не понаслышке. Погибли две его сестры и родной дядя. Да и сталинский миф о кулацком саботаже вряд ли владел умом Горбачева.
Почему же он ничего не сделал для  освобождения нашей памяти от скверны лжи и домыслов? Для  воздания должного памяти жертвам голодомора? Наконец, для извлечения управленческих уроков: пренебрежение достоинством личности, поставленное в основу политики, разлагает прежде всего саму власть.
Может быть, он ужаснулся глубины мрачной бездны, которая разверзлась перед ним? Испугался страшной правды о стране,  власти? О народе, расколовшемся пополам: одна половина  обживала Гулаг, а другая ее туда отправляла и охраняла? Перед преступлением 1933 года меркнут все злодеяния большевиков, включая умерщвление Романовых, расстрел кронштадтских матросов, подавление восстания тамбовских крестьян. 
За эту нерешительность он поплатился. КПСС исчезла, он лишился президентского кресла, страна развалилась.
Такова цена молчания, когда надо вопить.
Но это не личное дело бывшего генсека.
Я выписываю на листке бумаги названия  населенных  пунктов.
Освенцим… Дахау… Заксенхаузен… Бухенвальд… село Привольное.
Меня мучит вопрос: есть ли моральные основания ставить в один ряд наименования  нацистских концентрационных лагерей и российского села?
Я думаю, что да. Ведь сравниваем не вывески над географическими пунктами, а дела, лучше - злодеяния,  которые за ними скрывались. Они вполне сопоставимы по цинизму и преступному размаху.
Это реальность.  Ее с негодованием отвергает наше общественное сознание. Она как неприятный родственник, о котором все хотели бы забыть. Но он существует. 
Его родословная восходит ко временам, когда в беременной грядущими преступлениями Германии политические уголовники еще только замышляли поджег Рейхстага и еще только «в карандаше» прикидывали проекты будущих крематориев. 
А в это время в советской России их коллеги (один из большевистских лидеров Николай Бухарин тщеславно подчеркивал, что нацисты очень многое переняли у большевиков) вовсю воплощали свои планы. 
Они придумали  дешевый бездымный способ отправления на тот свет обычных людей - деревенских мужиков и баб, стариков и старух, а заодно и младенцев: морили их голодом.
Гитлеровцев и сталинистов роднил рачительный подход к делу:  каждую загубленную душу они облагали «налогом». Нацисты сдергивали золотые коронки с зубов умерщвленных узников, а большевики вытряхивали из крестьян зерно, которое на биржах лондонского Сити или нью-йоркского Уолл-стрит принималось не менее охотно, чем доллар и фунт. 
В Страну Советов плыли пароходы, груженные подшипниками, генераторами, трубами, турбинами. Импортные двигатели смазывались не моторным маслом, а кровью крестьян.
Индустриализация. Озвученное на партийных съездах слово «дань» стало руководством к действию. Власть в стране захватили живодеры, которые присвоили себе право обрекать людей на мучения и смерть. Они обложили крестьян кровавой данью. Дискуссии между «правыми» и «левым» проходили на языке ордынских  баскаков, выбивавших ясак из русских городов и посадов огнем и саблей.
Дань собрали обильную.
На Северном Кавказе, по разным оценкам, голодомор погубил от 1 до 1,3 миллиона человек.
Во всей стране - 7,5 миллиона. Это за какие-то полгода. За 180 дней. В среднем, каждые сутки убивали 41 600 советских граждан. Гитлеровская военная машина истребляла народы СССР со скоростью «всего лишь» 19 700 человек в сутки. Сталин действовал «эффективнее».
«Эффективный» менеджер устроил в России крестьянский холокост.
Души загубленных взывают к нашей совести. Один мудрый житель Привольного печально заметил: если возвести обелиск жертвам голода, он намного превзойдет памятник погибшим на войне.
Такой обелиск должен быть. 
И не только в Привольном.
Справедливость повелевает нам создать национальный комплекс памяти жертв 1933 года. Это может быть макет вымершего села в натуральную величину. Если мы этого не сделаем, кровь невинных жертв падет и на нас, и на наших потомков. Демоны истории всегда возвращаются к беспамятным.

 

Василий КРАСУЛЯ

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях