Нечаянная виктория

 

Среди ряда историков бытует мнение, что Россия обречена была быть империей. Один из самых известных сторонников такого мнения - идеолог позднего славянофильства Николай Данилевский.

Из его рассуждений вытекало, что немалое количество народностей просто обязано было молиться на русского самодержца за то, что он взял их под свое покровительство. А иначе бы их ожидала жалкая судьба…

У нас даже из поколения в поколение кочует красивый миф, что Московское царство расширяло свои границы исключительно «полюбовно». Ни насилия, ни притеснения никакого не было. Не как у европейских колонизаторов. Только на самом деле покоряли московиты туземцев на своих далеких окраинах тем же «огнем» и тем же «железом».

А венцом всех усилий стало то, что во второй половине XVIII века, по меткому выражению Евгения Тарле, «ни один полк в Европе не перемещался без согласия Петербурга».

Российская империя переживала тогда расцвет военного могущества. Дружбы и союза с нею искали многие европейские дворы. А обязана она была таким величием прежде всего Петру I.

Это он не покладая рук творил российскую «храмину». И преуспел немало. Только вот цена его усилиям оказалась не совсем постижимой для ума. Так, историк Павел Милюков, он же лидер партии кадетов, обозревая Петровскую эпоху, писал, что только «ценой разорения страны Россия возведена была в ранг европейской державы».

А Василий Ключевский в своих определениях был еще жестче: «Чтобы защитить отечество от врагов, Петр опустошил его больше всякого врага».

Качество жизни подданных для преобразователя стало разменной монетой. Хотя в учителя он призвал ту же просвещенную Европу.

 

Аршином общим не измерить

 

Хроника пребывания Петра за границей изобилует самыми вычурными подробностями. До всего монарху было дело. Но особое внимание у него вызывали, как сказали бы сегодня, современные технологии разных производств. Вот что царь готов был грузить мешками и отправлять домой. А вот почему иностранцы смогли до такого додуматься, какая пружина подталкивала их, пытливый ум Петра погружаться в такие тайны отказывался. «Зорко следя там за мастерствами, они не считали нужным всмотреться в тамошние нравы и порядки», - писал Василий Ключевский об участниках знаменитого заграничного посольства.

Потому и депутатские дебаты в английском парламенте, за которыми Петр наблюдал с галерки, восприняты были им скорее как потешное действо, а не как механизм принятия важных политических решений.

Никакими бациллами свободы, которая только и могла подталкивать к предприимчивости, Петр в Европе не заразился. Хотя и трудился бок о бок на голландских и английских верфях с тамошним мастеровым людом, который о рабском состоянии ничего отродясь не слышал.

На что же тогда рассчитывал преобразователь, замышляя свои грандиозные деяния? «Одно давало ему надежду на успех, - писал Николай Костомаров, - старинная покорность царской власти, рабский страх и терпение, изумлявшее всех иноземцев, то терпение, с которым русский народ в прошедшие века выносил и татарское иго, и произвол всяких деспотов».

Петру приписывают такие слова: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами, а с русскими не так: если б я не употреблял строгости, то бы уже давно не владел русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей».

А чтобы дела скорее шли в гору, по замыслу Петра нужно было непременно разгромить шведов и занять прибрежные балтийские земли. Потому как, не став на них твердой ногой, «окно в Европу» прорубать было не совсем сподручно.

 

 

Гнутся шведы

 

Судьба преобразовательных замыслов Петра решилась под Полтавой. Хотя после позора под Нарвой русской армии удалось одержать ряд локальных побед, вторжение шведов во главе с самим Карлом XII ничего радостного не сулило.

Петр знал цену полководческим дарованиям шведского короля и выучке его солдат. И потому понимал - сойтись с ним в чистом поле означало поставить на кон, по сути, все. И пока шведы приближались к российским границам, Петр ради заключения мира согласен был уступить часть русских земель с городом Псковом. Но Карл требовал и строящийся Санкт-Петербург. Уступить его Петр не соглашался ни за что. Хотя земля, на которой возводилась новая столица, по заключенному ранее договору принадлежала Швеции.

Но случилось так, что фортуна восьмого июля 1709 года улыбнулась русским. Именно в тот день под Полтавой они нанесли знаменитой армии сокрушительное поражение.

Можно, конечно, говорить о более чем двукратном превосходстве русских полков по численности, о почти полном отсутствии у шведов артиллерии, но Карл XII был непревзойденным мастером проведения неожиданных, стремительных атак. На это умение он поставил и в тот раз. И проиграл.

Хотя ни о какой победе накануне Петр даже не мечтал. Главным для него было помочь осажденной Полтаве в отражении неприятеля. Сражение навязал шведский король. А когда победа все же случилась, Петр в отправленных письмах писал про одержанную «нечаянно викторию».

Между тем исход Полтавского сражения имел геополитические последствия. После нее, по образному выражению шведского историка Петера Энглунда: «Шведы покинули подмостки мировой истории и заняли место в зрительном зале». А Россия, наоборот, обнаружила себя среди главных держав.

К слову, шведы сегодня за то поражение не в обиде. Наоборот, считают они, оно помогло им сбросить имперское бремя и в конечном итоге достичь теперешнего завидного благосостояния.

 

 

«Их должно резать или стричь»

 

Одержанная виктория имела свою цену. По сути, она стала плодом всех предыдущих усилий Петра, направленных на перекройку социальных устоев. А чтобы осуществить ее, царь-преобразователь, как выразился Александр Пушкин, «уздой железной Россию поднял на дыбы».

Перекраивалось почти все. И, как правило, через колено. Но больше всех доставалось податным сословиям. «Государство загнало в крепостную неволю целые разряды свободных лиц и уравняло все виды неволи близко к типу полного холопства», - писал Василий Ключевский.

Именно с Петра крепостничество начинает обретать самые жестокие формы. В одном из указов было сказано: «Вольных нынче в России нет». Но именно это и позволяло монарху без особых церемоний мобилизовывать огромные трудовые ресурсы на строительство кораблей, возведение Санкт-Петербурга, рытье каналов и т.д. «С тех пор, как Бог этого царя на царство послал, - говорили в народе, - так и светлых дней мы не видим: все рубли, да полтины, да подводы, нет отдыха крестьянину. Это мироед, а не царь - весь мир переел…» 

На тех же мануфактурах, на которых в Европе наемный труд давно свил гнездо, повсеместно трудился подневольный контингент - приписанные крепостные мужики из соседних деревень.

Но главной головной болью для Петра было наполнение казны. Он направлял в Сенат наставления: «Денег как возможно собирать, понеже деньги суть артериею войны». На содержание армии и флота шло две трети всех денежных поступлений.

Если ощущался дефицит, плательщиков просто заставляли платить дополнительные налоги. Причем поступали с особой изобретательностью. Были придуманы специальные должности – прибыльщики: они по указу обязаны были «сидеть и чинить государю прибыли», т. е. изобретать новые источники государственного дохода.

«Из перечня придуманных ими налогов, «выданных прибылей», как тогда говорили, - пишет Василий Ключевский, - видим, что они устроили генеральную облаву на обывателя, особенно на мелкого промышленника, мастерового и рабочего». Дошло до того, что предлагали сборы с рождений и браков.

 

 

Блеск и нищета империи

 

Даже обер-инспектор ратушного правления (занималось сбором налогов. – Авт.) Алексей Курбатов вынужден был призвать к послаблению в сборе накопившихся недоимок, от которого идет «превеликий всенародный вопль». Но Петру до воплей не было никакого дела. Как писал английский историк Ричард Пайпс: «Петр пекся о могуществе, в особенности военном, а не о европеизации страны».

Красноречивы и результаты переписи населения, проводимые при царе-преобразователе. Вместо роста они неуклонно указывали на сокращение числа его подданных. Народ не выдерживал суровостей быта. Того непосильного тягла, которое на него было взвалено.

Иван Посошков, публицист из крестьян, писал самому Петру, что нетрудно наполнить царскую казну, но «великое и многотрудное дело народ весь обогатить».

Историк Андрей Зубов считает: «Блеск и величие Империи созидались на нравственно порочном основании рабства и презрения к нуждам большей части российских подданных».

В Европе Россию побаивались, но никто из иностранцев жизнь в ее пределах удобной не находил.