Поиск на сайте

В новом проекте известной российской писательницы Людмилы Улицкой «После Великой Победы» будет и частица истории Ставрополья

 

Людмила Улицкая – автор целого ряда ярких произведений, отмеченных высокими литературными наградами России и Европы (например, «Букеровской премией» в 2001 году за «Казус Кукоцкого» и французской литературной премией Симоны де Бовуар в 2010-м «за вклад в роль и образ женщины»). Писательница завершила сбор творческих работ придуманного ею всероссийского «семейного конкурса». 
Называется он «После Великой Победы». Прислать мемуары могли желающие рассказать о послевоенном детстве – своем или своих родных. Лучшие рассказы Улицкая отберет в сборник, который выйдет к 9 мая 2013 года в издательствах «Астрель» и «Сноб». Смысл проекта писательница обозначила так: «История нашей страны сложна, а власть столь гнусна, до того растлила людей и столько наворотила, что, пока мы не разберем эти завалы, невозможно будет двигаться дальше». 
На свой страх и риск отправила в Москву историю своего рода, свою личную драму, обрамленную в художественное произведение, «дитя войны», уроженка Буденновска Юлия Ляликова.
Ставропольцы знают Юлию Николаевну как активного общественного деятеля, принципиального, честного, порядочного, высокообразованного человека. Не случайно многие годы Юлия Ляликова работала членом краевой избирательной комиссии с правом решающего голоса, возглавляла краевое отделение партии «Яблоко», а сегодня является членом Конгресса интеллигенции Ставрополья. 
О своем писательском даре Юлия Николаевна не подозревала и, отправив Людмиле Улицкой свои мемуары, на признание не рассчитывала. И была приятно изумлена, когда получила на днях из Москвы такое письмо:

 
Дорогая Юлия Николаевна! Ваше письмо замечательное! Я не смогу целиком опубликовать все, что вы написали, но, безусловно, возьму самое начало вашего текста – где вы идете мимо помойки...
Во второй части книги я собираюсь дать несколько биографий, вот таких писем с семейной историей, и хотела бы туда вставить и ваши воспоминания в сокращенном виде.
Мне жаль, что формат не позволяет напечатать все. Но таков замысел – показать то, что называют «народом». Это собрание отдельных людей, а не аморфная масса, пригодная как строительный материал для какой-то неведомой нам истории, предположительно великой. 
Шлю вам привет и благодарность. У меня при чтении вашего письма было чувство теплого общения и глубокого понимания. Всего вам доброго.

 

Людмила УЛИЦКАЯ
Предлагаем вниманию читателей фрагменты будущей книги Юлии Ляликовой

 

Послание в неведомое
Однажды осенью я шла дворами по каким-то своим надобностям, дорога пролегала неподалеку от обычной мусорки. Стараясь не вдохнуть специфических ароматов, я наткнулась взглядом на лежащий между мусорным контейнером и тропинкой старый альбом. Его страницы стояли веером, и ветер «листал» их, то приоткрывая, то захлопывая. Там были фотографии! Я остолбенела. Что это! Господи, что это?!
Кто выбросил? Дети, внуки умерших стариков? Ну не сами же хозяева. Может быть, это сделали новые хозяева квартиры, выбрасывая «хлам» прежних жильцов?.. В любом случае мне представилась самой вероятной версия, что хозяев нет в живых, а альбом выбросили все-таки не потомки, а чужие люди. Согласиться с тем, что так могут поступить «наследники», просто невозможно. 
Некоторое время я была в полном ступоре, даже забыла, куда и зачем шла. Не знаю, почему я не подняла этот альбом – побоялась лезть в грязную лужу? Теперь жалею, что не сделала этого. А тогда, повернув в сторону дома, не могла отделаться от воображаемой картины: альбомы, фотографии моей семьи валяются где-то у помойки, их разносит ветер, бросая в грязные лужи. А мимо идут люди, идут люди…
Я начала лихорадочно думать, как сделать так, чтобы такого не случилось. И, грешница, подумала, что никто не даст гарантии от такой смерти памяти, собираемой и хранимой десятилетиями в каждой семье, о родных, близких, если не предпринять каких-то, пока не знаю каких, мер. 
Дело в том, что жизнь за последние 15-20 лет так изменилась – ее формы, так называемые артефакты, из физических перешли в виртуальные, не занимающие много места, не нарушающие современного стиля.
Многое просто стало «немодным», кажется, именно это произошло со старыми семейными альбомами. Кто-то спрятал их подальше в шкафы. Но выбрасывать – эти предметы не заслужили такой судьбы. Можно выбросить старый шкаф, диван, стулья, но память! 
…Иногда кажется, что новая жизнь жестоко отрицает старую вместе с ее еще живыми носителями или вещественными знаками. Обижаются на молодежь старики, не находя себе места в новых, не всегда понятных реалиях жизни. Новодел вымещает или грубо растаптывает знаки старины. Новые города не предполагают комфортного существования стариков. А старики в деревнях – это одни горчайшие слезы.
В новом ритме и стиле жизни кажется, что кроме стариков некому будет печалиться об утратах памяти. Молодым оглядываться и смотреть под ноги некогда…
И ведь в каждой семье есть что сказать о своих близких. Я вдруг поняла, что они, наши предки, не только имеют право на память о них, а мы, как любящие их всех, обязаны сохранить хотя бы те крохи свидетельств об их жизни, что остались, и передать своим детям.

 

Родина несчастная моя…
Может ли быть судьба города и населяющих его жителей счастливой, если название за каких-то сто лет поменялось ПЯТЬ(!!!) раз? Возможно, этому абсурдному процессу конца-краю не видать. Всего же известно ВОСЕМЬ перемен названия города!
Посудите сами: вот Буденновск, ставший печально знаменитым на весь мир после налета Басаева. Большевики взялись переименовать город, носивший имя Святой Крест. Он дважды был Прикумском, а затем каким-то боком, несмотря на то что Семен Буденный к нашему городу никакого отношения не имел и никогда в него не приезжал, был назван Буденновском. 
Уже после смерти Сталина, при Хрущеве началась кампания в рамках борьбы с культом личности и массовое переименование городов и сел, названных именами живых государственных деятелей, во что-нибудь отвлеченное.
Так город снова стал Прикумском. А потом местные патриоты, любители кавалерии, пошли куда следует с ходатайством – и имя героя Гражданской войны опять увековечили. 
Когда запахло демократией, местные борцы за историческую справедливость затеялись было вернуть историческое название Святой Крест, но не тут-то было. Здесь большевики взяли реванш, и пока прочно держат свой бастион.
Цепочка городских имен у меня получилась такая:
Маджары, Золотая Орда (1250 год)
Поселение казаков-староверов (1667 год)
Карабаглы – так назвали местность приехавшие сюда армяне из Карабаха (1797 год)
Святой Крест (Сурб Хач) – поименовали кизлярские, дербентские и мискурские армяне – 500 семей (1799 год). Тогда же по Указу Павла I поселение получило статус города
Прикумск (1920 год)
Буденновск (1935 год)
Прикумск (1957 год)
Буденновск (1973 год)
И поныне в памяти народной сохранилось название района в западной части Буденновска – Карабогла, а недалеко от Левокумки процветают Бургун-Маджары!
Лично мне из всего набора вариантов название Буденновск кажется самым противоестественным. Но это имя больше всех устраивает местное начальство и тех, кому наплевать (по принципу «хоть горшком назови»). 
Так-то оно так, но ведь не зря говорят: как корабль назовешь, так он и поплывет… Может быть, по этой причине – в несуразностях своих имен – и плавает мой город в безвременьи, не зная, к какому же веку приткнуться.

 

Краснобаям поверили
Взять хотя бы советский период между строительством знаменитого завода полиэтиленовых труб «Ставропольполимер» и сегодняшнего газоперерабатывающего комплекса на основе углеводородного сырья с месторождений Каспия. 
Еще когда собирались строить самый крупный в Европе (а как же!) завод пластмасс, население, измученное безработицей и бесперспективностью, завлекали рассказами о райской жизни под крылом завода. Выбор у народа невелик, поэтому краснобаям от химической промышленности поверили. Реальность, к удивлению горожан, резко отличалась от нарисованной мечты. 
Работодатели завезли в город тысячи иногородних наемников, а местным, как не имеющим высокой квалификации (а откуда ей взяться?), достались черные, низкооплачиваемые работы. Зато по вечерам город, живший доселе нараспашку, стал запираться на все запоры, чтобы «чужаки» не перепутали свое с нашим. Дети и девушки перестали гулять вечерами, а то неровен час… 
Но хуже всего была невидимая миру беда, которая круглосуточно без спросу проникала повсюду, о которой ничего не говорилось людям в рекламных речах начальства. Это сбросы химических загрязнений в ранее любимую для всего города Буйволу, в которой в летний зной только и можно было найти отраду. Это отравленный воздух не только в городе, но и на много километров вокруг. 
Вместе с водой и дымом тихой сапой вползла онкология. Город вышел в первый ряд по онкозаболеваниям. Население молча и покорно вымирало.
Но стратегам и этого мало. Они ведь не живут под шлейфом химической косы. Теперь задуман новый мегапроект: ОАО «Лукойл», как считают независимые эксперты, планирует экологическую катастрофу не только для Буденновска и окрестностей, но и для всей курортной зоны КМВ, запуская строительство завода по производству очищенной серы. 
Сера в воде и воздухе, сера на лице, желтой серой покрыты поля, лесополосы и дороги. Отравленные серными дождями водоемы и почвы, уничтоженные виноградники, поля и пастбища, резкий всплеск (хотя – куда еще?) заболеваемости населения. 
Вспомнила, что после войны для уничтожения клопов и тараканов жилища окуривали серой. Дошла очередь и до выкуривания населения. Недалекое будущее этих мест – серная пустыня.

 

Кто мы и откуда родом
Наше родовое гнездо в городе Святой Крест (ныне Буденновск) с момента переселения с Полтавщины моих прадедушек и прабабушек в середине XIX века находилось в усадьбе, располагавшейся недалеко от озера Буйвола, на улице, которая при царе называлась Коммерческой, уже при советской власти стала Кооперативной, потом переименована в улицу Кочубея. 
В городе было три основные этнические группы населения: армяне, москали и хохлы (официально – великороссы и малороссы). Несмотря на общие корни, хохлы всегда, мягко говоря, не любили москалей. 
Армяне, как первые поселенцы, селились более или менее компактно, до революции была даже улица Армянская, потом ставшая Интернациональной. Москали, будучи малочисленной диаспорой, жили с хохлами вперемешку. 
Представители нашего рода, скорее всего, были переселенцами из Полтавской губернии, которые шли на Кавказ через Воронежскую губернию, вдоль Волги, через Калмыкию, Астрахань, через Ставрополье до Моздока, Терека и так далее. 
Бабушка, являясь для меня в те годы фактически единственным источником исторических сведений о семье, рассказывала, как ее родители в обозах семей переселенцев пересекали степи на быках, пешком. Многие оставались по пути: родичи селились кто в Урюпинске, кто в Волгоградской, Астраханской областях, а несколько наших семей остались в Святом Кресте. 
У них, правда, сначала был план поселиться где-то под самыми Кавказскими горами, но, как рассказывала бабушка, чеченцы их там так «тепло» встретили, что они со скоростью ветра сдали на равнины и перевели дух только посреди прикумских степей.
…В таких безлесных краях, как наш, степном и знойном, всегда была проблема с топливом. Топили соломой, кизяками, если повезет разжиться – лепешками коров, а чаще – кураем. Это шарообразной формы трава, которая, высыхая, отламывалась от корня, и ветер гонял ее по полю. 
«Курай» в переводе с наречий местных «инородцев» – сухой. А у москалей он значится как перекати-поле. Когда с топливом становилось совсем плохо, шли добывать полынь. Этого добра в городе и в окрестных степях росло видимо-невидимо.
Самые отчаянные по ночам ходили на железнодорожную станцию за углем, вернее, за просыпанной из вагонов при разгрузке угольной пылью, среди которой, если повезет, могут попасться и угольные кусочки. Пацанов ловили, били, а то и убивали, так что уголек доставался слишком дорого.
По селам и хуторам проносились сначала революционные орды, потом гоняли друг друга белые и красные, налетали то анархисты, то шкуровцы. То просто бандиты и грабители пользовались безвластием и беззащитностью населения. Этими событиями отмечено раннее детство моего отца. В 20-30-е годы навалился голод, когда дожившие до весны спасались от голодной смерти, поедая любой начавший зеленеть росток, клубенек.

 

Война, голод, страх...
Я родилась через полтора месяца после начала войны в ставшей теперь знаменитой на весь мир больнице, захваченной в мирное время, в 1995-м. Вооруженными «гражданами России» – бандой Басаева. А когда немцы заняли наш город (6 августа 1942 года), предварительно разбомбив все, что высовывалось выше крыш саманных домов, мне было около года. 
Оккупация продолжалась до 11 января 1943 года, а когда немцы ушли из города, мне было всего-то около полутора лет. Немцы ушли не потому, что их выбили наши, а потому, что испугались остаться после поражения в Сталинграде в «кавказском котле». 
Несмотря на мой очень короткий «опыт» жизни в оккупированном вражиной-немцем городе, следы, оставленные войной на моей персоне, таковы: лет до 15 я невольно вздрагивала, и мне хотелось куда-то спрятаться при низком звуке летящего самолета; очень долго боялась людей в военной форме, даже железнодорожников. Да и сейчас побаиваюсь, особенно милицию. Класса до четвертого я заикалась, да и много позже устная речь давалась мне не без труда (после войны было много заикающихся детей).
Семья из семи человек, в том числе троих детей и двух стариков, лишенная с началом войны каких-либо источников доходов, должна была просто погибнуть. До войны мама работала в госбанке, начальство которого (директор Горелов) перед приходом немцев собрало манатки и в служебном автомобиле исчезло в неизвестном направлении. 
Предварительно директор собрал коллектив, велев принести все служебные документы (трудовые книжки, грамоты и т.п.). Как бы заботясь о безопасности своих подчиненных, потребовал бросить все документы в костер, разведенный во дворе банка (теперь там городской музей, но в нем данных об этом событии не имеется). 
Сотрудникам говорилось, что работавшие на советскую власть, а особенно получившие от нее грамоты или благодарности, немцами будут расстреляны. В этом костре сгорела трудовая книжка моей мамы, поэтому, когда пришлось оформлять пенсию, у нее пропадало десять лет трудового стажа работы в банке, и пенсия получалась мизерной.
«Доброе» правительство разрешило восстанавливать половину (!) стажа по свидетельским показаниям, и маме пришлось разыскивать сослуживцев-свидетелей. А пять банковских лет так и пропали.
Где моя мама могла добыть еду для семьи в оккупированном городе? Она целыми днями ходила по улицам, сама шатаясь от голода, искала, где что можно обменять на продукты. Ценностей у семьи никаких не было, оставалась надежда выменять гражданскую одежду отца, свои платья на еду. Ели, если удавалось добыть, жмых, отруби. Я и сейчас знаю все съедобные растения в наших краях. 
Дети целыми днями бродили в окрестностях города, как козлята, поедая ростки, корешки, цветы, завязи плодов и ягод. Голод заканчивался, когда зацветала желтая и белая акация. Зато начиналась дизентерия…

 

Причуды памяти
Всякий раз, когда я слышу песню, в которой есть слова: «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет Отчизна нас…», я мысленно оказываюсь на углу улиц Октябрьской и Почтовой в родном моем Буденновске, прямо напротив госбанка, под стенкой углового магазинчика, скорее похожего на турлучную будку с облупленной дранкой, которого нет на этом месте уже лет сорок. 
Я, заморыш, голодная и закоченевшая на пронизывающем весеннем ветру, кое-как во что-то одетая и обутая, провожаю вместе с ордой таких же созданий колонну новобранцев, отправляющихся на железнодорожный вокзал, а оттуда – на фронт. Они обуты в фэзэушные ботинки (мобилизовывали местных мальчишек, учащихся ФЗУ), ноги выше ботинок обмотаны серыми полосками ткани, синие брюки и выцветшие (не новые) гимнастерки. 
Мальчишки громко поют песню об артиллеристах, печатая шаг по булыжной мостовой центральной улицы нашего городка. Эта песня для меня никогда не будет заглушена, кто бы и какими бы профессиональными голосами ансамблей и мощной музыкальной техникой ни пел-гремел по радио.
Никогда не заглушит пения тех совсем еще пацанов, не сотрутся ярчайшие картинки того перекрестка, на котором на несколько минут пересеклись линии моей жизни и этих мальчишек, идущих на погибель.
Какая сила запечатлела в моем младенческом сознании эту великую сцену? Почему забыто многое из этих лет, мои личные страхи и даже ужасы? А это живет во мне и сейчас...

 

Муки памяти
Что я могла сделать, чтобы удержать в реальности хотя бы память обо всем и обо всех? Мне ведь самой уже пора собираться в плавание по реке забвения, а я после себя кроме выплаканных слез ничего не оставила. Уйду я, уйдут вместе со мной и они. Как будто никого и не было на земле. 
И я поняла, что пора, давно пора оставить хотя бы на бумаге сохранившиеся в моей памяти следы прошлого, следы пребывания на земле людей, с кем я встретилась по жизни. Жаль, что многое забылось или прошло мимо моего внимания, не запомнилось по легкомыслию, вернее, по недомыслию. 
И однажды я поняла, что всю свою жизнь пишу какую-то книгу. Еду ли в автомобиле, поезде, лечу ли в самолете, тексты складываются сами по себе, заполняя длительное дорожное безделье и наполняя новым смыслом мою нынешнюю жизнь…

 

Подготовила
Елена САРКИСОВА

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях