Художника-авангардиста Евгения Саврасова обвиняли и изгоняли, но он не терял присутствия духа, веря в собственное предназначение
Его яркое, самобытное, глубоко личностное творчество в разное время вызывало нарекания и гневное недовольство властей, споры и противоречивые оценки коллег. Художника обвиняли в формализме, примитивизме, в бесплодном подражании образцам разлагающегося искусства Запада и еще бог весть в чем. А он, как бык, склонив голову, упрямо и твердо шел своей дорогой.
Не поддавшись конъюнктурным соблазнам, не держа обиды на злопыхателей, и в свои 70 сохранил чистоту, непосредственность восприятия мира, по-детски ранимо и трепетно чувствуя жизнь. Живопись, графика, дизайн, скульптура, инсталляции, керамика - в какой бы сфере ни работал мастер, он неизменно демонстрирует индивидуальность.
Гость «Открытой» - член Союза художников России, заслуженный работник культуры РФ, неоднократный лауреат южнороссийских фестивалей живописи и современного искусства, человек, чья 46-летняя деятельность отмечена единственной записью в трудовой книжке, преподаватель детской художественной школы Ставрополя Евгений САВРАСОВ.
Генсек задал тон
Что заставило Евгения Саврасова свернуть с проторенного пути, с головой ринувшись в область авангардного искусства, презираемого и подозрительного раньше, малопонятного ныне?
Почему паренек рабочего происхождения с провинциальной окраины, детство которого прошло в окружении не тронутой цивилизацией природы, первозданной свежести, девственных красок и запахов, стал смотреть на мир по-особенному? Какой разительный эпизод в его биографии перевернул канонические представления о творчестве?
«Стать художником я решил лет в десять, никто меня к этому не подталкивал, не советовал, желание шло изнутри, питаемое потребностью - рисовать». Эта первая, единственная и с годами крепнущая страсть сыграла в выборе профессии главную роль. Сегодня такое признание звучит странно, даже нелепо, но по тем временам явление рядовое. Хотел рисовать - пошел в художники. Чего проще?
После школы поступил в Ростовское художественное училище имени Грекова. Удары и подарки судьбы, которые могли бы отвести от классических подходов в искусстве, Саврасова миновали. Была лишь кипучая, неукротимая энергия, когда руки чешутся взять кисть и писать днем и ночью, повсюду, в любых условиях.
Эта вот страсть и слилась позднее, во времена хрущевской оттепели, с бунтарским духом свободы, которую люди творческие восприняли как призыв к свершениям, покорению новых высот.
Питая неприятие к политическим лозунгам и манифестам, с головой, полной образов и красок, охваченный исключительно созидательной страстью, Саврасов самозабвенно принялся конструировать на холсте собственную реальность. Ну кто сказал, что снег непременно должен быть белым, небо - голубым, а венец всего живого - человек - о двух ногах, руках, с головой на плечах?!
И никакого отрицания академического стиля: доверяешь глазу - пожалуйста, пиши в реалистических тонах. Иное дело, что кроется за самой натурой. Надо ли передавать на холсте те ощущения и эмоции, которые она вызывает?
На этот непростой вопрос молодой художник ответил для себя утвердительно. Ибо вся глубина и накал картины как раз и кроются в осмыслении и обобщении увиденного.
Но оттепель, блеснув маячком свободы, обернулась публичной поркой для тех, кто не желал ходить строем и мыслить штампами. Сигналом для атаки послужил скандал, учиненный Хрущевым на юбилейной выставке московского отделения Союза художников СССР в Манеже.
«Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук, и то лучше нарисует!.. Вы что, мужики или пид…ы проклятые, как вы можете так писать? Есть у вас совесть?» - входя в раж, генсек прилюдно унижал интеллигенцию.
Годы спустя произведения, эстетику которых Хрущев определил как «говно», стали классикой. Некоторые искусствоведы сегодня всерьез полагают даже, что Хрущев выступил пиар-агентом первой в истории отечественного авангарда акции, заложив тем самым основы современного искусства: мол, глава государства, орущий на художника: «Пид…ы! Задушу!» - плоть от плоти, цель и мечта авангарда.
Но тогда, в 1962-м, пришедшемся на экватор студенчества Саврасова, так не казалось.
Парня обвинили в формализме, выставленные в училище работы настоятельно порекомендовали снять. Молодой строптивый художник понимал, что дело пахнет отчислением, и спорить не стал. Но и не дрогнул - картины снимать отказался.
Однако репрессий на удивление не последовало - не растоптали, на лесоповал не отправили. Почему, Евгений Владимирович понять не может и по сей день, ведь заступников у него не было. Скорее всего, просто решили не шуметь, сор из избы не выносить.
Радуюсь я!
О формализме, которым клеймили творческую элиту, позднее были написаны тома научных работ и мемуаров, по этой благодатной теме защищали диссертации.
А для начинающего Евгения Саврасова, отбросив в сторону появившиеся десятилетия спустя множественные теории и изыскания на этот счет, формализм выражался в эксперименте, спонтанных поисках своего языка, стиля, самого себя. Напряженно, но без выпадов и протеста.
Потому, наверное, его дипломная работа - пять линогравюр сажевого завода - комиссию привела даже в некоторое замешательство: посмотрите только, до чего точные цеховые пейзажи, а каковы портреты рабочих, прямо-таки готовый певец индустриальных будней социализма!
И впрямь, с чего бы разрушитель канонов в искусстве, да что там - самих основ советского строя - вдруг покусился на образ человека труда, не задумал ли чего паскудного?
А может, Евгений Владимирович, и формализма-то никакого не было?
«Следование традициям, только с подчеркнутой установкой на индивидуальность и глубину, вот что было, - устало выдыхает художник. - Да и что могло быть, кроме этого, когда энергия из меня перла, как из вулкана, страстно хотелось жить, писать, дружить, любить, выставляться, быть узнаваемым!»
За мольбертом пахал, как селянин в страду - без сна и перерыва на перекус. С первых проданных картин обзавелся «старухой-чикушкой», на языке магазинных ценников - одноцилиндровой Jawa.
Запасался холстами, картоном, красками и летом гнал на моря. Возвращался с десятками готовых картин и этюдов. Окрыленный, каждый год выбирался в Прибалтику, где в советское время авангард не запрещали, подумывал даже перебраться в Ригу, только родина не отпустила.
А в межсезонье пропадал в окрестностях Ставрополя, завороженный тем, как обнажаются от снега южные склоны, суетятся над медуницей пчелы, сквозит ветер в степи, и - писал. Работал без оглядки на признание коллег и товарищей из горкома-крайкома, воплощая оригинальные идеи в скульптуре, перетаскивая в квартиру тонны песчаника, даром доставшегося после сноса старых домов. Собирал металлолом, но не сдавал его, пополняя карман, а конструировал сварные образы, бредил керамикой и гравюрой.
Удивительное поколение эти шестидесятники, сохранившие жгучее желание творить, двигаться к цели своим путем, преодолевая сопротивление среды! Романтики неукротимые, не впадали в депрессию, жили строками, воспевающими человека деятельного и патриота: «Радуюсь я - это мой труд вливается в труд моей республики!»
Но бывало, среда упиралась и не пускала, и тогда отступали - не сдаваясь. Один из ставропольских художников, тоже неисправимый «формалист», много лет профессионально занимавшийся живописью, сжег все свои картины. Сложил их во дворе и запалил. Но взглядов не поменял.
Саврасов снес на свалку все свои скульптуры. Часть картин, выполненных «не в традициях», раздарил, часть покрыл белой краской. Ставропольский филолог Клара Эрновна Штайн, узнав об этом от художника, едва не лишилась дара речи. Когда пришла в себя, только и молвила: «Женя, как тебе не стыдно...»
Заступник Михаил
Отвращения к советским манерам и вкусам Саврасов в своих эстетических разногласиях с режимом не питал - никаких счетов, тем более личных, никакой политики. Но допекали ведь!
В конце 60-х в Ставрополе проходила выставка, на которую съехались художники со всего юга страны. Евгений Саврасов в числе других произведений презентовал картину «Пионерский костер» (спустя тридцать лет ее приобрел краевой музей изобразительного искусства). Большинство работ, понятно, вне рамок соцреализма.
Куратор выставки, функционер отдела пропаганды и агитации крайкома, бдительностью отличался чекистской: «Вы, товарищ, может, не согласны с тем, что искусство принадлежит народу, должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс, быть любимо и понятно ими?!» - «Понято, а не понятно...» - «Снять картины! Формалист!» Ярлыки лепили, как горчичники, видно, чтоб пробирало до самых косточек.
Отступать было некуда. Набравшись смелости, позвонил второму секретарю крайкома. И очень, надо сказать, удачно - секретарша отлучилась, и партийный начальник на звонок ответил лично - должность эту занимал Михаил Сергеевич Горбачев. Попросил о встрече. А уже через пятнадцать минут на пару со своим коллегой Вячеславом Гончаровым, тоже замешанным в формализме, в крайкомовском кабинете путано излагал ситуацию.
Встреча оказалась спасительной. Уловив суть конфликта, Горбачев лишь поинтересовался: «У вас, ребята, нелады с советской властью?» Но спросил как-то без пристрастия, можно сказать, формально. От художников отстали, выставочные работы имели успех.
Отрицания, бойкота, протеста в картинах Саврасова понапрасну не ищите. Он любит и владеет всеми жанрами и стилями изобразительного искусства, стилизацию в работе отметает принципиально, выработав индивидуальный язык, по собственному определению, романтического реализма.
В большей степени впечатляют и вдохновляют художника вещи брутальные: испепеленный молнией вековой дуб, костюм шамана, украшенный колокольчиками и рыбьими хвостами, предметы деревенского антиквариата - прялки, святцы, подковы, коромысла, ушаты, медная утварь, глиняные горшки.
А в списке авторитетов на первом месте стоят имена великих новаторов стиля и методов - основоположника кубизма Пикассо, родоначальника супрематизма Малевича, экспрессиониста и поборника эстетики механического искусства Фернана Леже. Художников, которые не боялись преломлять традиционное восприятие мира, конструировали новые образы - не менее правдоподобные и трогательные, чем в полотнах реалистов.
Привет из 60-х!
Нынешние времена для искусства явились настоящим испытанием, к личности государство интереса не проявляет, от развития человека думающего устранилось напрочь.
Избитая истина: художникам как воздух нужны премии, стипендии, гранты. Помощь в проведении аукционов и выставок должна восприниматься не как подачка, а как норма. И не ради поддержания штанов (средненький грунтованный холст обходится рублей в пятьсот), а для процветания самого искусства.
Творческая среда все больше полнится прагматиками. Далеко не бесталанные дети, и те страдают апатией: чего бы такого написать, Евгений Владимирович, ну подскажите?.. Неисправимого романтика, который от запаха душистых стогов в радостном предчувствии спешит к мольберту, такой вопрос гнетет больше, чем хрущевский разнос.
Потому, наверное, все 46 лет своей преподавательской деятельности Саврасов с чувством цитирует ученикам Эйнштейна - великого ученого, который до последнего сумел сохранить поразительную свободу духа и непосредственность: «Тот, кому неведомо удивление, кто не умеет поражаться, тот, можно сказать, мертв, и глаза его потухли».
Идеей создания школы имени себя Саврасов не болел, даже будучи признанным художником. Да и не вышло бы ничего - чтобы работать, как Саврасов, нужны невероятная энергетика и риск!
Но есть те, кто вырос под его влиянием: Александр и Денис Соколенко, Леонид Беспоповцев, Павел Горбань… Около десятка имен. Кому-то уже за полтинник. Даст бог, организуют осенью совместную выставку, по крайней мере, уже об этом договорились.
Однако по-настоящему художника радует вот что: среди его учеников нет подражателей. Все личности, отстаивающие индивидуальную манеру письма. А значит, удалось не только сохранить в себе, но и передать другим тот особенный дух свободы и созидания, который окрылял и бросал на баррикады поколение шестидесятников.
Олег ПАРФЕНОВ
Версия для печати
Добавить комментарий