Поиск на сайте

Всё чаще в спорах о победителях и побеждённых, о правде и вымысле, трактовках и оценках той жуткой войны мы забываем о главном: за Великой Победой, прежде всего, стоит
 

Великая трагедия народа

 

Поздно доходим мы до простых истин. Что уж говорить о детях и внуках, если и наше поколение не сохранило в памяти о войне того, что могло сберечь и передать. Винить некого, себя лишь. Да что толку, время не воротить.

В середине 80-х пионерами, помню, ходили мы по ветеранам в своем селе, записывали, где воевал, за что награжден был, о ранениях, подвигах, о том, где застала Победа.

Начинали все с родственников: у многих в классе живы были еще деды, прошедшие ту войну. Без них не обходилось ни одно мероприятие. Они приходили в класс и рассказывали о войне, а мы стеснялись спрашивать, на задних партах хихикали, и всем очень хотелось домой.

Казалось, что так будет вечно. О том, что время течет, тогда как-то не думалось: юность живет по своим законам, тяжелые вопросы вечности не для нее.

Спустя годы, уже работая в Москве, я попал в свой родной поселок на демонстрацию 9 Мая - и не поверил увиденному: праздничную колонну возглавляла небольшая кучка фронтовиков.

Где же ветеранские колонны со знаменами и транспарантами? Где перезвон медалей, который слышен был на расстоянии, сквозь марш духового оркестра?

Где те неумелые и нескладные очерки, что мы наскоро записали за ветеранами для школьного музея боевой славы, - по три в обязательном порядке?..

Не осталось ни музея, ни записей. Пропали и воспоминания моего деда по отцовской линии Филиппа. Но что-то осталось же? Я заглянул в память и понял, что кроме случайно задержавшихся там картинок ничего и нет.

Ветеранов поселковый совет сорганизовал сажать деревья, всем велено было прибыть на главную площадь при полном параде. Лунки пробили, подвезли саженцы, все торжественно, в красках, да и на субботник ходили тогда, как на праздник.

Дед уже закрывает за собой калитку, как из дома выглядывает бабушка: «Филя, а ну вернись!» - «Ну что еще?» - «Сказано ведь, чтоб с медалями на субботник, чего ж ты так выперся…» Дед возвращается к дому, берет из коробки с наградами, что вынесла бабушка, один только орден: «Хватит, а то скажут, не воевал». Кладет его в карман брюк и, не обращая внимания на бабкино возмущение, уходит.

Когда деда не стало, да и то многие годы спустя, стало доходить. Как же так, что детям расскажу, какую память оставлю в семье о солдате той страшной войны? Стал расспрашивать отца, да и он немного помнит.

Дед не любил рассказывать о войне, а что вспоминал, то не о геройских делах: как втроем, сидя в воронке, пережидали налет немцев и резались в карты; как в мыле, на последнем издыхании выходили из окружения.

Вспоминал как при оставлении Крыма, в Керченском проливе, энкавэдэшник бил прикладом по рукам своих же солдат, ухватившихся за борт перегруженной баржи, чтоб не потонуть всем…

Фронтовики возвращались домой - вот оно было счастье! Простреленные, контуженые, искалеченные, но живые! Конечно, наши родители гордились своими отцами, но понимание того, что они - живые свидетели великих исторических потрясений, и им пришло не сразу. Горя и трудностей хватили все - и на фронте, и в тылу тоже, не до геройства было.

Моя бабушка по маминой линии, Александра Павловна, вообще человеком была отчаянным. Детский врач в нашем поселке, она не знала преград. Зимой в окошко нашего вросшего в землю, тонкостенного, промерзающего насквозь барака в три ночи могли постучать: «Павловна, ребенок заболел, выручайте». И она брала свой докторский чемоданчик и пешком, в кромешной тьме, задрав подол, переходила в брод мутную бурлящую ледяную речку, чтобы поставить правильный диагноз и скорее назначить лечение.

В годы оккупации жила в Краснодаре, и ее, молодого врача, вызвали в гестапо, откуда она не вернулась. Ее дочь, моя мама, которой тогда было пять лет, осталась с дедом и бабушкой. Написали на фронт мужу Григорию, моему деду. И жили, потому что надо было жить.

Каждый вечер домой заваливался в дрыбадан пьяный Вальтер, немецкий офицер, которого поселили при взятии Краснодара немцами. Шатаясь, становился возле ширмочки, за которой стояла мамина кроватка, и по одной кидал через нее конфеты, повторяя имена, которыми внучку называли бабка с дедом: «Томочке,  Томарику, Томусику, Томчёнку…» Всем по конфетке.

Показывал фотографии своей семьи - молодая, красивая фрау и двое белокурых малышей. Что-то молол на ломаном русском, плакал, а дед, потомственный кубанский казак, слушал и угодливо поддакивал, понимая, что у внучки, кроме него с бабкой, сейчас никого нет.

Когда немец случайно не нашел свою портупею, которую спьяну сам и забросил куда-то, в гневе чуть не пристрелил деда во дворе родной хаты.

А как только немцы оставили город, Александра Павловна, моя бабушка, вернулась домой. Разве в такое можно было поверить? Смеялись и плакали, как сумасшедшие, со своей радостью побежали по родне и соседям, накрыли стол.

...В гестапо, когда она зашла в кабинет к какому-то там гауптштурмфюреру СС, по всему городу погас свет. Может, случай, может, и партизаны, но это было настоящее чудо. Без колебаний бабушка бросилась головой в окно и бежала, пока хватило сил. Из центра города, который обожала и прекрасно знала, добежала до окраины, а там - через плавни к партизанам.

Закончилась война, после двух тяжелых ранений домой вернулся дед Григорий. Казалось бы, какой подарок судьбы, бессмысленно крутившей жизнями, но пощадившей семью для большой радости! Бери счастье в охапку, созидай, расти детей! Но возможность этого отняла война. Дед стал по-черному пить, чтобы избавиться от жутких снов о погибших товарищах. Семья распалась.

Мама почти ничего не рассказывала про деда, про то, как он воевал. И в этом не обида на него была главной причиной - прошлое давило тяжким грузом, а настоящее заваливало ворохом хлопот. А я не спрашивал, думал, успею.

И вот после долгой переписки с краснодарским военкоматом получил-таки сведения о Григории Прохорце, краткую его биографию и даже фото. Помог случай - дела на офицеров хранятся вечно. Осмысление пришло, когда и самому уже за сорок.

Делюсь с друзьями - с одним, вторым, третьим… Все мы примерно одного возраста, у всех в семье кто-то прошел войну, оккупацию, работал в госпитале, стоял у станка на заводе…

Я слушаю ребят, как они сожалеют о том, что не расспросили дедов и дядьев, не выслушали, не записали. Упустили часть своего прошлого, спешили попасть в будущее, хотели многое успеть, соревновались, ловили удачу, старались стать успешными, умными, известными.

В итоге остались одни отрывки случайных рассказов, не всегда из первых уст. И каждый запоздало старается наверстать упущенное, узнать хоть что-то о своих героях, восполнив внутри себя ноющую пустоту.

Поздно приходит осознание того, что корни надо беречь, что то немногое отрывочное из воспоминаний и документов о своих дедах надо сохранить - для себя, для детей и внуков.

Увы, этого не смогли сделать наши родители - слишком близко они находились к тому времени, когда война горем опалила страну. Они вообще жили в ином измерении, ведь нынешнее прошлое было для них настоящим, житейски трудным, по-советски направленным.

Соединить нить времен - это миссия нашего поколения. Миссия совсем несложная, но очень ответственная и так необходимая всем нам в отдельности и вместе взятым, ибо беспамятство не проходит бесследно, грозя обернуться для страны большими бедами.

Когда великовозрастные недоумки по идеологическим соображениям рисуют свастику на заборах, когда крадут ордена, чтобы потом выгодно сбыть их и купить современную автомагнитолу, когда позируют у символа Великой войны с куклой из секс-шопа, как это было в Ставрополе, - это крайняя степень беспамятства. Иных инструментов здесь, кроме Административного и Уголовного кодексов, не существует.

Но есть случаи, которых нет ни в одной практике, да, наверное, их просто невозможно прописать, ибо принадлежат они к сфере нравственного.

Мы все патриоты, и готовы защищать свою родину, но время преломляет взгляды на события прошлого, вымывает из матрицы истории портреты наших дедов, живые лица тех, кто выстрадал Победу душевными муками и слезами, поборол в себе смятение, отчаяние и страх, заплатил за нее кровью.

И чем дальше от нас война, тем чаще в спорах о трактовках и оценках ее событий, о правде и вымысле, о победителях и побежденных мы забываем, что за Великой Победой, прежде всего, стоит Великая трагедия страдальца-народа.

Модным стало обряжать Победу в маскарад, такой понятный и единящий. По городам и весям последние несколько лет стартуют автопробеги с лозунгами типа: «На Берлин - за немками!», «Ветеранов поздравляем, немцев на х.. посылаем!», «Гитлер - лох!»… Ничего ведь противозаконного, а местами даже ой как смешно!

Можно успокаивать себя: у молодежи, мол, свои взгляды на войну, подрастут, тогда и поймут. А не поймут?

Сначала неформальный, уличный, взгляд на Победу, потом бесстрастные, лишенные морали и нравственности, с опорой на свободу мысли и слова исследования, потом книги, в которых война вроде компьютерных игр. Все в рамках закона, не подкопаешься. Но когда рванет, причины искать будет поздно - время, как киноленту, назад не отмотать.

Сам журналист, а потому имею право судить о происходящем в профессии. Многие наверняка помнят историю с телеканалом «Дождь», который в канун 70-летия полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады провел опрос: «Нужно ли было сдать город, чтобы сберечь сотни тысяч жизней?»

Вопрос провисел в прямом эфире всего несколько минут, был удален, но это не помешало ему оказаться замеченным - не властью, а общественностью. Разразился скандал, телеканал извинился.

Однако, несмотря на покаяние, «Дождь» исключили из реестра ряда операторов, предоставляющих частоты, Роскомнадзор направил предупреждение, последовали суды.

Я знаю цену свободы слова и знаю, как дорого она достается нам, журналистам. Вижу, как в стране формируется идеология агрессивного большинства, и все, что не по вкусу ему, не имеет права на существование. А меньшинство объявляется пятой колонной, врагами народа, нацпредателями - безапелляционно, без права на собственное мнение. В патриоты зачастую записывают лишь тех, кто потребляет отечественную колбасу, смотрит прославляющие страну передачи, исповедует «традиционные ценности»...

И все же нельзя забывать о том, что между правдой и ее суррогатом существует очень тонкая, едва ощутимая даже профессионалами прослойка. Всего полшага - и ты уже за той чертой, где, сам того не сознавая, причиняешь кому-то боль.

Справедливо был наказан телеканал или его подвергли гонениям за оппозиционность и критику власти – не о том разговор. Хочется понять, как кощунственный по своей сути вопрос о сдаче Ленинграда, требующий, между прочим, не частных мнений, а фактов и глубоких выводов историков, мог прозвучать в канун 70-летия снятия блокады, оплаченной сотнями тысяч невинных жизней?

Или ничего оскорбительного для живых блокадников и их родственников в том вопросе не прозвучало, а был лишь замер общественного мнения, интерактивный подход, настрой на острую дискуссию, без чего свободной прессе - никак?

Страшно, но многие(!) именно так и думают: а почему бы, мол, не покопаться в прошлом, ведь история требует устранения белых пятен? И намерены были копаться, не обращая внимания на выживших блокадников, которые без слез не приходят на Пискаревское кладбище.

Когда блокадницу за пачку масла препроводили в отделение полиции и она там умерла, тоже все было в рамках закона, все действовали согласно служебным инструкциям.

И сегодня, будь у меня такая возможность, я даже не представляю, что мог спросить деда Григория, кому нужен был его героизм, когда он, сапер, под Саратовом в одиночку ступил на минное поле, оставив солдат в укрытии, чтобы подорваться и еле выжить, а потом полгода пролежать в госпитале?

Телеканал, повторюсь, принес петербуржцам извинение, но этого мало. Хочется верить, что сделано это было искренне, с осознанием того, что блокада - это не разговор, приуроченный к дате, а Великая трагедия,  скорбь, незаживающая рана для всех нас. Когда народная боль, пусть без умысла, в спешке, подменяется прагматической целью, мы незаметно вступаем на путь беспамятства.

...Пару лет назад газеты рассказали историю любви, случившуюся в мае 1945 года в Берлине с нашим офицером, безусым пареньком, и немкой, совсем девочкой. Победитель вскоре уехал домой, а побежденная осталась в Германии.

Шли годы, а они переписывались и хранили верность друг другу. Встретились они в России, когда пал железный занавес,  седыми, морщинистыми стариками. И поженились!

Время не подвергло тлену их чувства спустя десятилетия. Он по-прежнему остался советским воином, верным присяге и долгу перед Родиной, а она - фройляйн, родом из Берлина. Но в своих отношениях они, несмотря на всю непримиримость обстоятельств, смогли разглядеть и сохранить главное.

 
Олег ПАРФЁНОВ
Фото из личного архива
 

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях