Поиск на сайте

Быть интеллектуалом в России – погибельно

 

Недавно журналисту «Открытой» посчастливилось побывать в Подмосковье на творческой встрече с известным публицистом Александром Архангельским. Он представлял свой новый проект «Отдел» – цикл из восьми документальных фильмов, рассказывающих о мыслителях поколения «шестидесятников». И просмотр картины навеял отнюдь не радостные мысли о судьбах России.

 

Маленькая революция
Когда говорят о советской оттепели и олицетворявших ее «шестидесятниках», то вспоминают обычно людей искусства – поэтов, писателей, актеров. Но были и другие «шестидесятники» – из среды интеллектуалов: философы, социологи, литературоведы…
Даже просвещенная публика, увы, мало что знает о них. А непросвещенная за последнее «гламурное десятилетие» и вовсе забыла, что существуют интеллектуалы – люди мыслящие, болеющие за судьбы своей страны. 
Поэтому для нынешнего глянцевого ТВ (и даже для канала «Культура», где самым смелым просветительским шагом считается показ старого спектакля) сама идея сделать фильм о тех, чья основная работа - процесс мышления, кажется уже революционной.
Работала над картиной блестящая команда во главе с главным редактором канала «Культура» Сергеем Шумаковым. Собственно, ему и пришла в голову идея проекта: еще в советские годы во ВГИКе он слушал лекции самого, пожалуй, европейского из мыслителей-«шестидесятников» Мераба Мамардашвили. 
Автором фильма стал постоянный ведущий «Культуры», блистательный публицист Александр Архангельский, а режиссером пригласили Елену Ласкари – молодую, но уже известную документалистку, снявшую ленты «Портрет под мухой» и «День милиции». 
Все восемь серий «Отдела» были показаны в начале сентября на «Культуре» (причем, словно по совпадению, как раз к двадцатилетию смерти Мамардашвили, которому посвящена отдельная серия фильма). 
Потом было еще несколько за-крытых показов – в культурных и научных центрах, для узкой спорящей аудитории. На один из них, в подмосковном Голицыно, и удалось попасть журналисту «Открытой».
 

Идеальная мысль
В центре повествования в фильме – группа ученых и мыслителей-гуманитариев: Мераб Мамардашвили, Александр Зиновьев, Александр Пятигорский, Юрий Левада, Георгий Щедровицкий...
Это были очень разные люди – с разной судьбой, с разными взглядами и политическими ориентациями, порой резко конфликтовавшие друг с другом. Объединяет их именно отдел (тот, из названия фильма) по изучению проблем общественного сознания в Институте международного рабочего движения (ИМРД) советской Академии наук. 
Создан был этот институт в 1966-м. В затхлой атмосфере «совка» его появление стало настоящим чудом. Мягкий голос Архангельского за кадром объясняет: «Гуманитариям дали шанс работать, пусть подумают, навалятся всем миром и обновят дряхлеющую идеологию». 
Постепенно понимаешь и другой, глубинный, смысл названия фильма: людей, призванных властью творить будущее в стенах ИМРД, словно отделили, обособили от всей эпохи. Условия им были созданы и впрямь немыслимые для остальной академической элиты – почти полная интеллектуальная вольница. 
Философ Светлана Айвазова, будучи тогда студенткой, рассказывает: «Возникало ощущение, что ты живешь в эпоху афинской демократии… Пришел, сел на краешек бассейна – там внизу идут споры великих людей, а ты подслушиваешь...»

 

Жизнь под водой
«Утопизм подпитывал энергию мыслителей. Он же выдавал марксистскую закваску их сознания», – постепенно мрачнеет закадровый демиург Архангельский. Коммунизм, размягчавшийся «оттепелью», и впрямь приобретал все более человеческие черты. Однако период упоения свободой и самообольщения длился очень недолго – до 1968-го, когда мираж в одночасье рухнул.
Прогремела Пражская весна, а следом письмо историка Владимира Лукина (да-да, того самого, что ныне омбудсмен) с протестом против её подавления. За кадром звучит приговор ведущего: «Вере в обновляемый социализм пришел конец». 
Целая генерация умов оказалась в тупике, в сумеречной интеллектуальной зоне: итог политических реформ стал совершенно неясен – коммунизм рано или поздно рухнет, а что будет после? Начался и системный разгром интеллигенции: после скандального опроса «Молодежь о комсомоле» закрыт «Институт общественного мнения» при «Комсомолке» социолога Грушина, отменены лекции еще одного социолога Левады в МГУ, из Института технической эстетики изгнан философ Щедровицкий… 
Людвиг Фейербах, у которого много позаимствовал Маркс, говорил: «Политика должна стать нашей религией». В советском преломлении – религией коммунизма, пестующей нового человека для нового миропорядка. Оттого и суть тоталитаризма – полный контроль всех сфер жизни каждого индивида, и, в первую очередь, его интеллектуального творчества.
Здесь философствовали молотком, низвергая с пьедестала любые иные идеи, порой совсем невинные. Недаром в советское время даже Маркса толком не изучали (в отличие от «прогнившей» буржуазной Европы, породившей мощнейшую волну неомарксизма). «Страшно не жить во сне. Страшно проснуться в чужом сне», – грустно рефлексировал о советской действительности Мамардашвили.
Весь ужас существования в той среде Архангельский умело передал эпизодом из дневника Анатолия Черняева, партийного куратора ИМРД. Тот пересказывает свой сон: к толпе людей на Красной площади подходит Брежнев и начинает мочиться прямо на Черняева. Тот уклониться от зловонной струи не может, ведь надо соблюдать партийную дисциплину.

 

Царство страха
Можно ли было вырваться из этого кошмара? Да и нужно было ли? У закадрового Архангельского готов простой ответ на эти вопросы: герои его фильма «выбирают боковой отсек истории: они не диссиденты, и они не с властью, дело их жизни – научная практика». 
Упрощение? Конечно! На творческой встрече Архангельский признался: создавая фильм, он ставил цель «и обмануть, и удержать зрителя». Телевидение не может вдаваться в детали, показывать мятежность и внутреннее противоречие, ему нужны простые, понятные образы. Либо героические, либо злодейские, без полутонов.
Из ярких гражданских поступков «шестидесятников» в фильме вспоминают, пожалуй, только два. Философ Щедровицкий подписывает «Письмо 170-ти» в защиту поэтов-диссидентов Гинзбурга и Галанскова, за что изгнан со всех постов. А логик Зиновьев публикует в Швейцарии знаменитый роман-памфлет «Зияющие высоты», обнажающий весь сюрреализм советской действительности, за что выслан из страны.
Но это лишь одна сторона медали. Было и другое – сотрудники ИМРД подписывали экспертные заключения на труды диссидентов, которые потом ложились в основу судебных приговоров. Однако в фильм это не вошло. По словам самого Архангельского, он сознательно не включил в картину все то, что могло бы разрушить прямолинейный образ «шестидесятников». 
Образ этот действительно слишком идеализирован. Почти все герои фильма, при всем свободолюбии, были вполне социально успешны: выездные, с научными степенями и работой в академических институтах и изданиях, кое-кто – с партбилетом в кармане. 
«Конечно, приходилось прислуживать власти. Нужно было все время идти на компромиссы», – рассказывает в фильме Борис Грушин. А вдова философа, вспоминая еврейский анекдот, называет это «жить под водой» – адаптируясь к любым условиям социальной среды.
Уклоняясь от подробного освещения этой спорной темы, Архангельский оставляет без внимания главный вопрос фильма: где граница между конформизмом и самосохранением? 
Создатель наделил избранных членов общества великим даром и великим оружием – интеллектом, способным изменить ход истории. И эти избранные принадлежат не всецело себе, но прежде – интересам общества, для которого должны стать пастырями. Так есть ли у них моральное право не использовать свой интеллектуальный дар, поддавшись  малодушию? Не является ли человек, могущий, но боящийся прокричать вслух правду, предателем своего народа?
Едва намечая эту моральную дилемму, Архангельский в самом начале фильма приводит фрагмент интервью Александра Зиновьева, который говорит: «Я не являюсь жертвой советского режима. Наоборот, режим является моей жертвой. Ему от меня досталось больше, чем мне от него». И в чем-то он, конечно, прав: его романы стали одной из самых мощных мин под фундамент советской системы. Только ценой протеста для Зиновьева оказалось забвение на родине. 
А ведь сегодня проблема этого морального выбора – между спасением себя и других – стоит не менее остро, чем в застойную эру. Хотя плата смелых одиночек за право говорить правду несоизмеримо меньше той, что приходилось платить их родителям и дедам. 
Но страх властвует над страной столь же цепко, как и в советскую эру. Журналисты, ученые, люди искусства – целые социальные классы поражены вирусом самоцензуры, дающей им безбедное и беззаботное существование, а взамен отнимающей право называться гражданином.

 

Наедине с историей
В целом фильм сделан максимально простым киноязыком. Можно ли и нужно было делать его сложнее, рельефнее, полифоничнее? Безусловно, да! Но, как признался на встрече сам Архангельский, продюсеры отмерили ему слишком короткий срок: семь месяцев, чтобы успеть к началу нового телесезона. Увы, но даже для такого интеллектуального продукта формат диктует всё. 
Однако продюсерское чутье не подвело. Доля зрителей составила почти 6%, что по меркам подобных фильмов просто немыслимо много. Правда, полемика в прессе (а уж тем более в блогосфере) по темам, поднятым в картине, оказалась на удивление крайне вялой.
Большинство критиков сошлись в единой претензии к «Отделу» – в фильме чрезмерный упор сделан на биографии отдельных «шестидесятников», но при этом вообще неясно, кем же они были в науке, каков их личный вклад в развитие общественной мысли России.
На экране мы видим просто неглупых людей, о которых тепло вспоминают родственники и друзья. Снова сказался диктат формата: идею почти невозможно превратить в картинку, а заунывно пересказывать философские пассажи – зритель не осилит, рейтинг рухнет. 
Хотя, возможно, был у Архангельского и еще один повод заретушировать научные воззрения своих героев. Слишком болезнен этот вопрос для России с ее неизбывной гордостью за «все свое». Ведь, как ни кощунственно прозвучит, интеллектуальные достижения поколения «шестидесятников» были весьма скромны. 
Возможно, в масштабах страны – где по определению не могло быть никакой иной философии, кроме марксистской, – их идеи казались прорывными. Но на свободном интеллектуальном рынке мирового масштаба не выдерживали конкуренции. 
Поэтому сегодня «шестидесятники» интересны не сами по себе, а лишь в связи с историческим контекстом и перспективами перемен в нынешней России. Недаром повествование завершается началом 90-х, когда вместе с АН СССР завершил работу и Институт международного рабочего движения. А в более широком смысле – завершается очередная эпоха романтических чаяний, порожденных скороспелой горбачевской оттепелью.
Недаром начинается картина лирическим Окуджавой: «Каждый слышит, как он дышит... Не стараясь угодить», а завершается – жестким Шевчуком: «Еду я на Родину. Пусть кричат: «Уродина!»...» Но «шестидесятники» не могут принять этот новый мир, в котором одна крайность – диктат извращенного марксизма – сменилась другой – балаганом маргиналов.
Мамардашвили, спасающийся от непонимания на последнем рубеже самозащиты – в родную Грузию, произносит страшные слова: «Если мой народ выберет [Звиада] Гамсахурдиа, я буду против своего народа». Последние слова Грушина, сказанные им в интервью «Комсомолке», звучат еще жестче: «Жизнь была прекрасна и прожита зря».
Не сдерживается и Юрий Карякин на новогоднем празднестве 1993-го, комментируя победу ЛДПР на выборах: «Россия, ты одурела! Россия, опомнись!» Но, увы, Россия не слышит его одинокого голоса, как и тридцать лет назад, тонущего в боязливом кухонном шепотке.

 

Антон ЧАБЛИН

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях