Весть об уходе Олега Янковского оборвала сердца миллионов его поклонников. Ни одни похороны в Москве со времен прощания с Высоцким не собирали такого числа скорбящих людей, побросавших все дела, рванувших из многих российских городов и весей, чтобы проститься с актером, ставшим на долгие годы для нас «обыкновенным чудом», без которого жизнь потеряла бы многие радостные краски бытия.
Масштабность всенародных проводов Высоцкого и Янковского, этих властителей дум, лишь подтверждает: народ очень ясно представляет и осознает истинное содержание «национальной идеи», в поисках которой сбились с ног официальные лица, всевозможные эксперты, политологи, имиджмейкеры...
Эти два полярно разных творца объединили в себе российскую мечту - подсознательную тягу к народному герою и заступнику, который соединял в себе несоединимое - надрывный, на всю вселенную крик-вопль о свободе, чести, справедливости для всех и призывный шепот совестливого, застенчивого интеллигента, который был слышен от галерки для «черни» до партера власти.
Преждевременный уход Олега Ивановича Янковского стал и для меня личной потерей близкого человека. Наша первая встреча с ним длилась очень долго, несколько часов. Это была неторопливая беседа о его первой главной роли в саратовском драмтеатре.
Боже мой, как это было давно, в годы нашей с ним беззаботной молодости, когда все еще было впереди. Я тогда только начинала работать в саратовской областной газете «Заря молодежи», только привыкала к этому городу, куда получила распределение после окончания университета. Во время учебы я прошла курсы театральных критиков, о чем главный редактор «молодежки» мне сразу и напомнил, дав задание сделать большое интервью с восходящей звездой саратовского драмтеатра Олегом Янковским, который в это время играл свою первую главную театральную роль - князя Мышкина в спектакле по Достоевскому «Идиот».
Спектакль имел оглушительный успех, но шли на него исключительно из-за молодого актера, имя которого не сразу и вспоминали, но описывали восторженно - аристократическую внешность, тонкую проникновенную игру, от которой зрительный зал в какие-то моменты начинал хлюпать носами.
Я помню, что местный драмтеатр до этой поры пребывал в забвении - успехом у саратовцев он не пользовался, на спектаклях почти постоянно были полупустые залы.
Всех театралов и приезжих оттягивал на себя тогда саратовский ТЮЗ - Театр юного зрителя. Вот у него что ни спектакль, то бешеный успех, приставные стулья в зале, толпы у касс и у входа в театр перед премьерами с заискивающим вопросом о «лишнем билетике», восторженные рецензии в местной прессе.
Не видеть даже одного тюзовского спектакля среди саратовской интеллигенции считалось просто неприличным. Драмтеатр в список статусных мест для местных интеллектуалов не входил.
И вдруг пошел слух по всему Саратову - в драмтеатре идет спектакль с безумно талантливым актером в главной роли. Редакция «молодежки» почти всем составом спектакль посмотрела и была в полном восторге и от постановки в целом, но, конечно, в первую очередь от князя Мышкина-Янковского, которого вызывали на бис несчетное число раз.
Я не помню, играла ли в том спектакле жена Янковского Людмила Зорина, но помню: она была куда более известна, чем ее молодой супруг. Зорина была признанной примой театра. А вот теперь вдруг заблистала новая звезда, ее муж Олег Янковский, оставив всех кумиров в тени.
Возрождение областного драмтеатра, едва выживавшего из-за плохой посещаемости зрителями, началось именно с Янковского. И руководство театра им, как сокровищем, очень дорожило. Но само молодое дарование себя «сокровищем» не считало, более того, Олег страшно стеснялся, когда его стали узнавать на улицах Саратова. А между тем у него была уже одна кинороль - Андрея Некрасова в фильме «Служили два товарища», вышедшем на экраны за два года до этого.
Местные СМИ (две газеты, радио, телевидение), до сей поры лишь поливавшие «беспомощные работы театра драмы», пока сдержанно молчали. Выжидали, что скажет законодатель политической и прочей моды в Саратовской области - ужасно важная областная газета «Коммунист», где работали, как мне тогда казалось, сплошь пожилые газетчики: похвалу молодым они всегда выдавали через губу и после согласования с соответствующим отделом обкома партии.
Такой уж была царившая в обществе партийная дисциплина: все должны были стоять навытяжку, не высовываться, ждать, когда оценку выскажут старшие товарищи.
В этот момент я и получила от редактора задание написать большое философское интервью с Янковским. «Не робей! - напутствовал меня редактор, - об Олеге еще никто не писал, он и сам журналистов будет стесняться, тем более что он наш ровесник».
Звоню Янковскому, сама назначаю встречу - тогда так было принято: внимание второй в области официальной газеты (после «Коммуниста», а других печатных изданий в области и не было) было как награда, от которой не отказываются.
- А вы приезжайте не в театр, а ко мне домой, - предложил в трубке приятный молодой голос.
Приезжаю в рабочий район Саратова, на пороге встречает долговязый худой парень с умным прищуренным взглядом, приглашает в крохотную двухкомнатную квартирку. Никакого смущения, он предупредителен, корректен, улыбка не сходит с лица, море обаяния, в котором я, признаться, сразу и растаяла. Ведь и умница несусветный - сложнейшую роль играет, едва ли не переигрывает безумно популярного тогда Иннокентия Смоктуновского, бесподобно исполнившего роль князя Мышкина в фильме «Идиот».
Разумеется, разговор сразу пошел на «ты» и только по имени - мы же были с ним членами ВЛКСМ, а для комсомольского стиля общения «тыканье» с первых минут было привычной поведенческой нормой. На «вы» обращались только к членам партии, независимо от возраста.
Олег сразу берет ситуацию в руки. «Может, в кухне побеседуем, я тебя буду кофе угощать, я его отлично варить умею...»
И самой уже с трудом верится, но черный свежесваренный кофе я тогда пила первый раз - этот напиток был тогда редким и, как сказали бы сейчас, элитарным. Например, точно помню, в своей молодежной газете мы пили только мутное какао из типографской столовки.
Олег смотрелся аристократом, все у него получалось как-то изящно, красиво. На кухонном столе - красивая скатерть, непривычные для той поры воздушные салфетки, изящные кофейные чашки.
Выпили мы этого кофе немерено, Олег принимался варить его несколько раз - мы весело болтали уже как старые знакомые. Время не шло - летело. Правда, порой я посматривала на часы - дело близилось к полуночи, Олег меня останавливал: «Не беспокойся, моя Люда еще со спектакля не пришла, да и ложимся мы спать очень поздно».
В конце затянувшегося интервью он подарил мне свою фотографию, заметив с извиняющейся улыбкой: «Не совсем удачная, правда. Зато от от всей души, и спасибо, что ты решила взять у меня интервью».
С этими словами на обороте фото размашисто написал: «Людмила! С огромным уважением и верой!!! Ваш О. Янковский».
Интервью с Янковским вышло в нашей молодежной газете 7 ноября 1971 года под заголовком «В русскую душу страстно верю» (см. на снимке). То, что материал разместили в день главного государственного праздника - 7 ноября, - о многом говорило: партруководство области на молодого актера смотрело снисходительно-одобрительно. Янковскому интервью тоже понравилось - звонил благодарил. И, встречаясь в театре, всегда приветливо улыбался, перебрасывался новостями.
Подаренную им фотографию я хранила все 38 лет, как и газету с его первым интервью. Встреча с ним оставила неизгладимый след, память сохранила даже ее детали. Хотя иные встречи с героями тогдашнего времени, людьми известными и знаменитыми, как-то стерлись.
Например, первой брала я интервью и с юным Володей Конкиным, только что снявшимся в культовом тогда фильме студии Довженко «Как закалялась сталь» в роли Павки Корчагина. Совсем был юным паренек Конкин - прелестный, умненький, но звездность в нем уже чувствовалась, следил за каждым своим словом и движением, словно в зеркало смотрелся.
...Жена Олега Людмила Зорина вернулась из театра в первом часу ночи - роскошная, модно одетая, уверенная в себе молодая женщина. Уже втроем выпили по чашке кофе, поболтали еще немного, Олег вызвал такси и проводил во двор, галантно распахнул дверцу машины.
...Разговаривать с ним было легко, понимал с полуслова, говорил откровенно, порой над собой иронизировал - и все это с обезоруживающей и почему-то застенчивой улыбкой. Но тогда меня удивило, что о своей семье, о родителях, он говорил очень скупо, словно хранил какую-то тайну. Только через много лет я узнала, что это была за тайна - для советского времени весьма тяжелая.
Его отец - штабс-капитан Семеновского полка - был брошен советской властью в лагеря, и там погиб. «Старорежимные» бабушка и мама были интеллегентными, образованными людьми, знали по нескольку языков. Чтили культурные и семейные традиции: даже чаепитие в этой крайне нуждающейся семье происходило за столом, непременно накрытым красивой скатертью.
Времена для семьи были тяжелые, безденежные. В то время Олег, должно быть, научился трудности переживать в себе, оставаясь улыбчивым, обаятельным долговязым парнем, мечтавшим о театральной карьере. До постановки «Идиота» он уже проработал в театре несколько лет, ничем особо не выделяясь в коллективе.
И вдруг прорыв, звездный час, игра такой силы и проникновенности, словно всю боль вселенной он передал через образ трогательного, беспомощного, готового любить и прощать весь мир князя Мышкина.
Спектакль игрался в театре несколько лет - на него продолжали ломиться и в Саратове, и на гастролях. О саратовском феномене стали говорить и в режиссерских кругах столицы, впрочем, с трудом вспоминая его аристократическую фамилию.
Режиссер Марк Захаров вспоминает, что написал на бумажке фамилию Янковского, чтобы не забыть, когда побывал на спектакле саратовского драмтеатра во время его гастролей в Ленинграде в 1973 году.
Увидел Янковского в «Идиоте» и сразу понял: перед ним незаурядный талантливый актер с ярко выраженной позитивной энергетикой. Пригласил в свой Московский театр имени Ленинского комсомола.
Янковский проработал в «Ленкоме» 36 лет - невиданная преданность, но совершенно естественная для большого актера, последнего интеллигента в театральном сообществе, как говорят о нем сегодня. Счастливо и верно прожил жизнь с любимой женой Людмилой, на которой женился в 19 лет, когда они оба были студентами Саратовского театрального училища. Олег всегда помнил: ради него она пожертвовала собственной театральной карьерой.
...Нацеленная редактором на философское осмысление спектакля и главного его персонажа, я то и дело подталкивала моего собеседника в этом направлении, пересказывая близко к содержанию наиболее значимые на мой взгляд куски текста из произведений Достоевского и, конечно, «Идиота».
Олег с неловким смешком от «философского анализа» уходил-ускользал, а потом вдруг, весело расхохотавшись, признался: «Людмила, да не читал я твоего Достоевского, не читал... Я играл князя, как сам чувствовал. Не смотрел я и фильм со Смоктуновским в роли Мышкина».
Я, примерная университетская выпускница, знавшая классику назубок, была слегка огорошена: как это, не читал Достоевского, откуда же такая глубина образа, ведь из текста пьесы, из реплик ее героев такой сложный образ не прочувствуешь?! Олег посерьезнел, может, впервые за долгий вечер улыбка сошла с его лица: «Понимаешь, Мышкин - это я сам... или очень-очень близкий мне человек, которого я понимаю, как себя...»
Должны были пройти годы, чтобы я в полной мере поняла, почему с этой ролью доселе малоизвестный саратовский актер Олег Янковский попал в «десятку», сыграл с такой неистовой силой убеждения, что оставил неизгладимый след и у меня, и у тысяч зрителей.
Я думаю, он играл самого себя: человека не от мира сего, с тонкой психикой, не по-земному доброго, готового всех прощать и всех любить, дарить всего себя, верного, преданного, с чутким сердцем, с чувствительной слезой, готовой прорваться через улыбчивый взгляд - часто почему-то виноватый и почти всегда застенчивый.
Он был очень теплым человеком, к которому тянулись отогреться многие уставшие, потерявшиеся во времени, жаждущие припасть к нему, как к земле, чтобы набраться сил и продолжать жить дальше.
Он был нетипичным актером, нетипичным современником взбалмошной России, ее «столпов», теряющих и совесть, и стыд. Янковский человеческого не терял никогда: он не был пробивным, не толкался локтями ни за наградами, ни за лучшими ролями - они сами находили его.
Потому что лучше него никто бы не смог сыграть ни князя Мышкина, ни Волшебника из «Обыкновенного чуда», ни бесподобного чудака из «Того самого Мюнхгаузена». А ведь еще были незабываемые роли в фильмах «Ностальгия», «Мой ласковый и нежный зверь», «Влюблен по собственному желанию», «Полеты во сне и наяву»...
Нестерпимо больно от его ухода. Лучшие люди покидают мир, который они освещали своей улыбкой. Плакать хочется, но утешающе звучит родной голос Олега Янков-ского словами того самого Мюнхгаузена: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь...»
Людмила ЛЕОНТЬЕВА
След от Мышкина надолго
- Князь Мышкин - идеальный человек Достоевского, его мечта о «вполне Прекрасном человеке». Это удивительнейшее существо, неизвестно откуда появившееся в жизни. Оказывается, до 26 лет князь был как бы вне жизни - болел. «Я недавно в мир пришел, я только лица вижу». Он беспомощен, незащищен в этой жизни, которую видит лишь в двух красках - черной и белой. И в тех страшных зачастую лицах видит ту же беспомощность и незащищенность. Что это - действительно идиотизм? Мышление человека с разумом ребенка? Проанализируем сцену с пощечиной. Князь унижен. На сцене - длительная, мучительная пауза. О чем она? Что происходит в душе оскорбленного и оскорбившего?
«Как вы будете стыдиться своего поступка», - страдальчески произносит князь. Даже в эти минуты он жалеет Ганю, чувствует боль за его будущие моральные страдания, непостижимо «чувствуя» чужую душу. Этот психологический взрыв не выдержит ни один человек, если он не окончательное животное. И Ганя, этот с непомерным болезненным самолюбием Ганя, вдруг рванется к нему: «Простите, князь...». Вот оно величайшее очищение, которое наступает у людей от соприкосновения с Мышкиным, обнажающее все лучшее в душах.
Когда идет эта сцена, я всегда «слушаю» зал. Пощечина. У трех-пятерых в зале она почему-то вызывает смех. И тут же слышу разъяренное: «Т-с-с!» Что переживает зритель? Происходит ли с ним очищение? Может, оно и в этих разъяренных «т-с-с»!?
Чувство любви к людям, сострадание к ним - главное, что составляет внутреннюю жизнь Мышкина, и это я старался подчеркнуть. А это величайшее всепрощение - оно не от бесхарактерности или отсутствия самолюбия. Он прощает Ганю оттого, что в этом мелком человечке вдруг в какой-то момент прорывается человек. И князь сквозь слезы обиды видит его и спешит протянуть ему руку.
Свойство психики потрясающее. Мышкин в спектакле объединяет, очищает людей, он единственный, кто своей душевной ясностью, душевным здоровьем противостоит всеобщему разъединению, стремится спасти разлагающееся общество. Попытавшись вмешаться в страсти, в сумятицу подлой и пошлой жизни, он оказывается раздавленным ею. Он сгорел в ней за год, потому что одного сострадания, одной чистой души мало, чтобы тягаться с эгоистическим миром развратников, «денежных людей» - тоцких, епанчиных и подобных им. Таким я пытался играть Мышкина. Удается ли мне это - судить зрителю. Доволен ли я сам своим образом? Пока нет. И это «пока» будет тянуться, вероятно, весьма долго, потому что сыграй хоть тысячу спектаклей, все равно не скажешь: «Теперь образ идеален».
Не удается мне и одна из главных сцен: диалог с Рогожиным о вере... Князь перед приступом эпилепсии. И, как это бывает у эпилептиков, все обострено у него - наступает тот величайший миг прозрения, когда становится доступной суть явлений. «Я в русскую душу начинаю страстно верить» - в этой его фразе - смысл грядущего, возможно, действия. Вот оно, просветление для Мышкина.
И последнее. От встреч с Мышкиным - след надолго. Не подумайте, что я рисуюсь, но после этой роли я и сам лично будто изменился. И на некоторые вещи смотрю по-иному - добрее, что ли...
Олег Янковский о своей роли князя Мышкина в спектакле «Идиот» Саратовского театра драмы имени Карла Маркса в интервью газете «Заря молодежи» в 1971 году
(«В русскую душу страстно верю».Автор - Людмила Леонтьева)
Версия для печати
Добавить комментарий