Поиск на сайте

Какую память о войне хранит последнее поколение советских пионеров, взрослевшее на стыке двух эпох?

 
Январской ночью 1942 года корреспондент газеты «Правда» Петр Лидов, командированный в оставленные фашистами подмосковные деревни, услышал в одной придорожной избе историю о девушке-партизанке, которую казнили в этих местах с месяц назад.
– Ее вешали, а она речь говорила. Ее вешали, а она все грозила им, – повторял пожилой рассказчик.
– Неужто это правда, неужто бывают такие? – качала головой хозяйка.
Для Лидова ответ очевиден («да, «такие» были, есть и будут», – запишет он в своем  дневнике), но и фронтовой журналист потрясен рассказом. Не дождавшись утра, он едет на место казни, в деревню Петрищево. А через несколько дней в главной газете СССР выходит очерк «Таня» – о девушке, которая за секунды до казни призывала немцев, щелкавших ее на «кодак», сдаться в плен, потому что ее родина непобедима, и называла свою смерть достижением.
«Немеркнущая слава разнесется о ней по всей советской земле», – предсказывал Лидов, еще не зная настоящего имени своей героини – ученицы 10 класса московской школы №201 Зои Космодемьянской.
Я росла в то время, когда эта слава была действительно немеркнущей, а земля – советской. Зина Портнова, Валя Котик, Марат Казей, Леня Голиков, Зоя Космодемьянская... С этих имен, недолгих трагических и героических судеб начиналась Великая Отечественная война для меня и моих сверстников – последних пионеров Советского Союза.
 
 
Важнее жизни, выше боли
 

Торжественное обещание горячо любить свою родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, наш третий А дал на главной площади Ставрополя на закате перестройки, в 1989 году. В алом галстуке, что символизировал нерушимую связь коммунистов, комсомольцев и пионеров, я проходила всего два года и все-таки детство запомнила именно как пионерское.

Было оно ясным и ярким, словно продукция студии «Союзмультфильм»: шефство над ветеранами, сбор макулатуры, «Пионерская правда» в почтовом ящике, «Зарница» в летнем лагере, тайники, шифры, «военный» штаб за гаражами пединститута и главная сокровищница моей пионерской вселенной – советская детская библиотека.

Здесь обитали мои воспитатели – индейцы, рыцари, первопроходцы, но самые дорогие – юные герои Великой Отечественной войны. Я знала их поименно, проживала с ними их короткие жизни, мечтала быть такой же честной, стойкой, бесстрашной. Плакала, читая список молодогвардейцев на последней странице фадеевского романа, и никак не могла просто закрыть книгу и сдать ее в библиотеку.

56 имен краснодонских юношей и девушек перекочевали в мою «военную тетрадь» – аналог то ли девичьего альбома, то ли аккаунта в современной соцсети – вместе с вырезками из журнала «Костер», партизанскими легендами в вольном пересказе, стихами о войне и горячими лозунгами: «Зоя жила и будет жить!», «Герои вечно живы!»

Эту тетрадь с трубачом-кавалеристом на обложке и гимном СССР на форзаце я вспомнила первым делом, когда «Открытая» запустила спецпроект, посвященный Победе. Смущало, что «моя» война выглядит несолидно и сентиментально. Но с другой стороны, с игр в партизаны и ребяческой жажды подвигов начиналось, быть может, лучшее в нас – последних советских школьниках.

Героические были, которыми мы зачитывались, вместо извечного «Делать жизнь с кого?» ставили перед нами совсем другие вопросы.

О чем думал в свои последние минуты 17-летний матрос Северного флота Александр Коновалов, закрывший грудью пробоину мотора, из которой хлестал кипяток?

Кого вспоминал, давая катеру возможность уйти от погони и обрекая себя на мучительную смерть?

Что оказалось сильнее инстинкта, выше боли, важнее жизни? Где предел человеческой стойкости?

Эти вопросы, образы, истории формировали ценности и убеждения, учили сопереживанию, пониманию того, как дорог мир и как тяжела война.

«Молодая гвардия», которую я впервые прочитала в третьем классе, сегодня, верно, попадет под маркировку 16+ как содержащая «описания жестокости, физического и (или) психического насилия». Не могу судить, нанесла ли книга вред моему развитию в 9 лет, но ее персонажи, равно как и другие юные подпольщики, партизаны и дети полков, были частью моего мира. Я росла среди них. Вместе с ними война по капле входила в меня и жила в памяти так же, как в памяти тех, кто ее прошел.

 
Разрушим до основанья. А затем?
 

В 90-е годы граждан молодого российского государства закрутил водоворот открытий и сенсаций, связанных с переоценкой исторического прошлого. Максимализм и горячность, с которой певцы новой России обрушились на вчерашних кумиров, были, наверное, неизбежны на том этапе и, по иронии судьбы или по законам исторического развития, диктовались все той же старой мечтой о новой жизни: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...»

С пьедесталов сбрасывали и вождей, стоявших у руля советской страны, и детей, отдавших за нее жизни: мол, пионеры-герои вовсе не пионеры (в советской «иконографии»  был занижен возраст только Лени Голикова: он погиб в бою не в 14, а в 16 лет),  молодогвардейцы ничего особо не сделали, а Зоя Космодемьянская так вообще по своему хотенью поджигала мирные деревни, в которых и фашистов-то не было.

К счастью, шумные кампании по «разоблачению» прошли мимо меня – мала была читать «взрослые» газеты. Новую правду о войне я узнала годы спустя, когда рассекретили очередную партию архивных документов. Она оказалась болезненной и неоднозначной, но другой и быть не могла.

Любимая мной Зоя Космодемьянская и ее соратники устраивали поджоги в подмосковных деревнях не «по велению сердца», а по секретному приказу Ставки Верховного Главнокомандования. Директива №0428 обязывала советских диверсантов «разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40-60 км в глубину от переднего края и на 20-30 км вправо и влево от дорог», чтобы «выкурить их (немцев) из всех помещений и теплых убежищ и заставить мерзнуть под открытым небом».

Решение жесткое и даже жестокое – под открытое зимнее небо оно выбрасывало вместе с немцами и жителей деревень. Судить его сегодня сложно – война не поддается логике мирной жизни. Враг стоял на подступах к Москве, измотать его надо было любой ценой. И бойцы диверсионных отрядов шли на смерть, выполняя негласную директиву главкома.

Эти и другие подробности, извлеченные на свет из архивных дел с экс-приставкой «Секретно», не ставили под сомнение чистоту и мужество героев моего детства. Трещали по швам канонические версии биографий, но образы юношей и девушек, бывших для нашего поколения образцом высокой нравственности, не меркли, а лишь становились сложнее, глубже, драматичней.

Так, упомянутый юнга Ковалев совершил свой подвиг под вымышленным именем, потому что его отца, инженера Рабиновича, в тридцать седьмом расстреляли как врага народа, а мать сослали в лагеря.

Из «вражеской» семьи был родом и один из самых юных Героев Советского Союза Марат Казей. 14-летнего мальчика, подорвавшего себя гранатой вместе с немцами, официальная пропаганда называла рано осиротевшим ребенком, не уточняя, что его отец, убежденный большевик, сгинул в жерновах политических репрессий как «троцкист» и «вредитель».

Долгие годы оставалось тайной непролетарское происхождение Зои и Шуры Космодемьянских. Герои Советского Союза принадлежали к старинной священнической фамилии. Их дед, протоиерей Знаменской церкви села Осино-Гай Петр Козьмодемьянский, в 1918 году был замучен большевиками и утоплен в Сосулинском пруду. Четверть века спустя мученическую смерть приняла и его внучка, вряд ли что знавшая о судьбе деда.

Я не охотница строить или отрицать мистическую связь между этими событиями, но все же открывшаяся страница семейной истории по-новому осветила для меня образ Зои – «книжной девочки», как называют ее современные исследователи, – «сложной, утонченной, романтически-возвышенной, болезненно реагирующей на несовершенство мира и его несоответствие высоким идеалам».

 
Положили душу свою за друзей своих
 

Впрочем, детали жизнеописаний принципиально важны для историков, но не для народного сознания. Когда человек превращается в героя, его образ неизбежно отрывается от реальной биографии, идет ли речь о создателе мировой державы Александре Македонском или советском шестикласснике Вале Котике. Почему же сегодня пионеры-герои забыты? И могут ли они снова стать примером для подростков?

В поисках ответа я наткнулась на любопытную статью современного российского прозаика Евы Рапопорт «Политика мифотворчества: случай пионеров-героев». Автор размышляет о том, что, если образ героя (в том числе героя-мученика) является одним из центральных у разных народов в разные времена, то ребенок-герой, готовый пожертвовать жизнью ради Родины и общего дела, становится изобретением тоталитарных режимов ХХ века.

В качестве иллюстрации приводится воспоминание философа и писателя Умберто Эко, который в 1942 году завоевал первое место на олимпиаде для итальянских школьников-фашистов: «Я изощрился с риторической виртуозностью развить тему «Должно ли нам умереть за славу Муссолини и за бессмертную славу Италии?». Я доказал, что должно умереть. Я был умный мальчик».

Но меня поразил другой пример: в Германии в начале 30-х годов, в одно время с нашим Мальчишем-Кибальчишем, появляется схожий литературный герой – юный гитлеровец Квекс. Папа хочет записать его в коммунистическую партию, но симпатии подростка на стороне подтянутых штурмовиков, поющих проникновенные песни о родине. Накануне выборов коммунисты подло уничтожают весь тираж нацистских листовок, однако Квекс ночью отпечатывает его заново, за что расплачивается своей жизнью.

История звучит так неожиданно и нелепо, что разум вынужден признать – это звенья одной цепи. Но сердце противится рассудочным выкладкам: они ранят, хоть и не умаляют подвига подростков, не называют их жертву напрасной.

Конечно, пионеры-герои были детьми своей эпохи, но мне думается, в любой точке планеты, куда завоеватель приносит смерть и горе, поднимают головы такие бесстрашные мальчики и девочки. Как в самых древних сказаниях, мир насилия и тьмы забирает светлых, юных и невинных.

Тоталитарные системы не изобрели, а только актуализировали образ ребенка-мученика, истоки которого лежат еще в архетипе житийных детей-святых. В православной традиции история их почитания насчитывает многие столетия. Так, самые известные святые девочки-мученицы, Вера, Надежда и Любовь (12, 10 и 9 лет), по преданию, перенесли невиданные истязания, но остались непоколебимы в своей вере и с радостью встретили мученическую кончину.

Пионеров-героев с христианскими малышами-страдальцами роднит стремление к благородным поступкам, чистым идеалам и, главное, подвиг жертвенной любви среди людей. В этой связи парадоксальное предложение одного профессора из Тамбова  канонизировать Зою Космодемьянскую выглядит даже логично. Ведь сказано в Новом Завете: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Зоя Космодемьянская

В тоталитарных режимах архетип мученика был востребован, потому что система нуждалась в самоотверженных служителях. Значит, советские Кибальчиши забыты, потому что необходимости в новых героях больше нет? В ком же нуждается система сегодня?

Юнкоры нашей «Зачетки» провели опрос среди друзей и одноклассников: что они знают о своих сверстниках – героях Великой Отечественной войны?

Из 85 человек 62 не смогли назвать ни одного имени. Кумиры современных тинейджеров – совсем из другой оперы: «звезды» гламура и шоу-бизнеса, персонажи мистических телесериалов, боевиков и детективов.

Я не против заграничных фильмов, но экранный красавчик, с криком «Кийя!» раскидывающий по периметру армию бандитов, не тянет на властителя дум. Образ героя – опора в самосознании народа, он накладывает отпечаток на всю культуру, задает нравственные ориентиры, становится сферой чувствования и размышлений для человека с малых лет.

Самым замечательным персонажам голливудских кинокартин эти задачи не по силам. Значит, свято место все-таки пусто?

 
Подвиг совести и достоинства
 

Конечно, «моя» война сегодня не та, что 25 лет назад. Она приросла многими новыми страницами – скорбными, спорными, страшными, героическими. Из-за спин кумиров, чьи имена я с трепетом записывала в свою «военную тетрадь», выступили «второстепенные», забытые, а то и оклеветанные герои с еще более трагическими судьбами.

Один из них – Виктор Третьякевич, 18-летний комиссар «Молодой гвардии», краснодонской подпольной организации, более полусотни участникам которой никогда не исполнилось девятнадцати.

Из шурфа шахты, куда после пыток сбросили истерзанных подпольщиков, Виктора подняли в числе последних. «Его отец, Иосиф Кузьмич, в тоненьком залатанном пальтишко изо дня в день стоял, ухватившись за столб, не отводил взгляд от шурфа, – вспоминали очевидцы. – А когда распознали его сына, – без лица, с черно-синей спиной, с раздробленными руками, – он, будто подкошенный, повалился на землю...»

Невозможно представить, но впереди Иосифа Кузьмича ждало еще более тяжкое горе:   клевета сделала из его сына изменника. Фамилии Виктора нет в списке Александра Фадеева: в знаменитом романе комиссар выведен под именем предателя Евгения Стаховича.

Только через 17 лет Президиум Верховного Совета СССР реабилитировал юношу и наградил его орденом Отечественной войны I степени (посмертно). Отец до этого дня не дожил. Мать, Анна Иосифовна, получая награду, обратилась к президиуму торжественного собрания с единственной просьбой: не демонстрировать в эти дни в городе фильм «Молодая гвардия»...

А ведь еще в 1956 году специальная комиссия подтвердила невиновность Виктора Третьякевича и признала его роль как организатора «Молодой гвардии». В то же время эксперты рекомендовали оставить все, как в книге Фадеева: «На истории молодогвардейцев воспитываются и будут воспитываться миллионы юношей и девушек в нашей стране и за рубежом. Исходя из этого считаем, что не следует придавать огласке новые факты, противоречащие роману «Молодая гвардия», о деятельности молодогвардейцев».

Виктор Третьякевич

За этот же «железный» аргумент обеими руками держалась Валерия Борц, одна из немногих уцелевших членов «Молодой гвардии». Девушка сперва на трех страницах рассказала об организации и «ее комиссаре Викторе Третьякевиче», но под нажимом сверху отказалась от своих слов. («Мне так сказали!» – объяснила она свой поступок брату Виктора.) И после до конца жизни утверждала, что Третьякевич был предателем.

Во второй половине 1950-х годов Валерия встретилась с собкором «Комсомольской правды» Кимом Костенко, который провел собственное расследование и пришел к выводу о том, что прославленной организацией руководил Третьякевич.

«Зачем и кому это нужно? – горячо возражала Борц. – Пусть останется, как у Фадеева. Ведь это разрушит веру. Вырастет циничная молодежь».

Быть может, она и в самом деле ставила общественные интересы настолько выше личных, что ложь и навет почитала за справедливость? Советская пропаганда призывала: «Раньше думай о родине – потом о себе», но ведь тут речь шла не о себе – о товарище, замученном, убитом, несломленном.

Тогда, может, надчеловеческой моралью прикрывалось обыкновенное малодушие, и прав писатель Юрий Домбровский: «Три четверти предателей – это неудавшиеся мученики»?

Трудно делать однозначные выводы, тем более что Вале, как ни парадоксально, в каком-то смысле пришлось тяжелей, чем ее товарищам. В фашистских застенках узников поддерживало сознание своей правоты, сопричастности великому делу, сознание, что за ними Родина, товарищи, партия. Валерия противостояла своим, и это ломало все нравственные подпорки: непонятно было, кто враг, где добро, зло, истина, ложь? А ей всего-то было 16 лет...

Как бы то ни было, эти две фигуры, Виктора и Валерии, остаются для меня знаковыми. Знай комиссар, как все сложится, поступил бы он по-другому? С самого начала? Держался бы подальше от подпольщиков? Уверена, что нет.

Им, как и другими юными героями Второй мировой, двигало то, что выше славы и вечной памяти. И за всеми идеологическими переборами мы, советские девятилетки, чувствовали этот подвиг совести и достоинства, всю правду и чистоту мира, которые стояли за юными героями.

 
Фатима МАГУЛАЕВА
 
 
 

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях