"Землей забиты наши рты..."

Во время оккупации Ставрополья жертвами Холокоста – массового уничтожения евреев нацистами – стали 27 тысяч человек

«Этого нужно еще допросить», - сказал немцам полицай и вытолкнул Ивана Бортникова из группы арестованных евреев. Бортников не плакал, только дрожал всем телом и старался не смотреть вслед уходящим под конвоем людям. Собственно, быть ему тут не полагалось – три недели назад Ивана расстреляли в небольшом байрачном лесу на северо-востоке Ставрополья.
Он очнулся на следующее утро после казни. Над головой шумели клены и перекликались птицы. Рядом лежала мертвая мама. Иван остался один в лесу и на целом свете – беженец из Кишинева семи лет от роду.

Спасая жизнь – спасали мир
Раненый мальчик добрался до Арзгира и был снова арестован. Подзатыльник полицая, пожалевшего семилетнего арестанта, спас его от второго расстрела...
Сентябрь 1942-го, второй месяц фашистской оккупации. В ставропольских городах убиты все евреи, от грудных младенцев до древних старух. На страшной очереди – жители сел и деревень.
До прихода советских войск здесь погибнут еще многие тысячи. Выживут единицы. Среди них – сирота Бортников, которого тайно забрали в дом супруги Палагута, Иван да Прасковья. Ребенка, за помощь которому грозил расстрел, они прятали у себя все месяцы оккупации, а после войны усыновили.
В 2001 году чете Палагута из ставропольского села Арзгир было посмертно присвоено звание Праведников народов мира, их родным вручены медали, на которых выгравировано: «Кто спас жизнь, подобен тому, кто спас целый мир».
Имена Прасковьи, Ивана и еще 14 жителей Ставрополья, рисковавших жизнями ради спасения евреев во время Холокоста, выбиты на мемориальной стене в Саду Праведников национального мемориала Катастрофы и Героизма «Яд ва-Шем» в Иерусалиме.
Основанный 60 лет назад, этот мемориал призван увековечить память о жертвах нацизма и отдать дань уважения борцам с фашизмом и Праведникам мира - их в списках «Яд ва-Шем» почти 25 тысяч.
В одном ряду стоят имена сальвадорского дипломата Хосе Артуро Кастельяноса, выдавшего 40 тысяч фальшивых документов европейским евреям; 117-ти жителей голландской деревни Ньюланд, каждый из которых во время оккупации укрывал еврейскую семью; русских крестьян Палагута, приютивших обреченного ребенка… - тех, кто во время величайшей трагедии остался человеком, о ком израильский поэт Хаим Хефер написал:
Я слышу слова «Праведники
Народов Мира», и я пытаюсь,
Я пытаюсь подумать об этих
людях, давших мне кров и убежище.
Я пытаюсь подумать, и слышу,
и спрашиваю: если бы я был
на их месте,
Что бы я сделал?
Смог бы я, в океане ненависти,
среди рушащегося
и горящего мира,
Смог бы я дать убежище чужому?

Смертельное «переселение»
Одно из скорбных мест «Яд ва-Шем» – Зал имен, в центре которого высится вырубленный в скале конус десятиметровой высоты. Его стены оклеены фотографиями жертв Холокоста, или Шоа - Катастрофы, как называют его на иврите.
Среди сотен снимков можно отыскать карточку, снятую в 1938 году в фотоателье Ворошиловска (ныне Ставрополь): в объектив камеры, слегка склонив друг к другу головы, смотрят Абрам и Мира Берман, ремесленники, жившие в центре города, на проспекте Сталина (ныне Карла Маркса), до 13 августа 1942-го.
В тот день главу семьи, 58-летнего портного швейной мастерской при горжилстрое, вызвали в гестапо – шить одежду гитлеровцам. Абрам Юделевич тщательно побрился и начистил туфли. Жена повязала ему галстук. Оба старались подбодрить друг друга и молчали о страшных слухах, заполнивших город: накануне несколько тысяч эвакуированных евреев, явившихся по приказу немецкого командования на Ярмарочную площадь для переселения «на места, свободные от населения», были расстреляны в районе старого аэродрома.
Через два дня эсэсовцы казнят и местных, городских, евреев. Знать об этом Абрам и Мира не могли, и в любом случае бежать им было некуда. В начищенных туфлях и выходном костюме отец троих детей портной Берман шел по залитым солнцем улицам в гестапо. Домой он больше не вернулся.
Когда ожидание стало невыносимым, Мира Яковна пошла за мужем. Ее потом видели в колонне евреев, которых вели на расстрел…
После освобождения города специальная комиссия в акте о зверствах немецко-фашистских оккупантов констатировала: «Еврейское население в г. Ставрополе за исключением случайно спасшихся одиночек поголовно уничтожено фашистскими извергами, не щадившими ни стариков, ни женщин, ни детей».

Канарейка в шахте
В начале 50-х в урочище Холодный родник, где были казнены 700 городских евреев, неизвестные поставили памятник. Вскоре звезду Давида на нем заменили на красную, а слово  «евреи» – на «советские граждане»: на теме Холокоста в СССР стояло табу.
Даже в 2000-х во властных кабинетах, где председатель Ставропольской еврейской общины «Шалом» Ефим Файнер добивался права на увековечение памяти убитых, ему отказывали:
– Мы не делим людей по национальному признаку, там лежат мирные советские граждане.
– Но лежат они там потому, что евреи, – возражал Файнер.
«Ну напишем мы на памятнике «евреи» – завтра от него камня не оставят», – в сердцах бросил ему один из чиновников. И все же они пришли к компромиссу – на памятном знаке у бывшего аэродрома к «мирным советским гражданам» добавили надпись: «в том числе 3,5 тысячи евреев».
Прямодушный столоначальник оказался прав: табличку разбивали несколько раз, а когда сменили на толстую непробиваемую плиту – начали замазывать слово «евреи».
«Я все время думаю, почему так? Почему нельзя говорить правду о замученных людях? – вопрошает председатель «Шалома», у которого в той яме лежат родная тетя, мирная советская гражданка 22 лет Елизавета Котляр, и ее девятимесячная дочь. – Знаете, раньше рудокопы брали в шахту клетку с канарейкой. Эта птица очень чувствительна к опасным газам: пока она пела, люди спокойно работали, начинала беспокоиться или падала - спешно покидали забой. Мне кажется, евреи – как те канарейки: они первые чувствуют яд, который накапливается в обществе».
На вечере памяти жертв Катастрофы в краевой юношеской библиотеке Ефим Леонидович рассказал студентам невеселый анекдот: «На заборе висит табличка: «Бей евреев и велосипедистов». Все проходят мимо и возмущаются: «А велосипедистов за что?»
В зале неуверенно рассмеялись. Файнер задумчиво потер висок и безо всякой, казалось, связи продолжил:
– У Лиона Фейхтвангера, немецкого писателя еврейского происхождения, в «Песне павшим» есть строки: 
Мы здесь лежим, желты как воск,
Нам черви высосали мозг.
В плену могильной темноты
Землей забиты наши рты,
Мы ждем ответа...
Как вы думаете, на какой вопрос?
– За что? – нерешительно откликаюсь я.
– Да, за что? – быстро оглядывается на меня Файнер и молчит, будто ждет ответа.

Поезд на «Украину»
В годы войны жертв нацизма советское начальство тоже «не делило по национальному признаку». В результате сотни тысяч людей были расстреляны, удушены газом, сожжены и похоронены заживо только потому, что они евреи.
«Холокоста на оккупированных территориях СССР можно было избежать, – считает ставропольский историк Герман Беликов. – Нужно было лишь одно – проинформировать евреев о поголовном их уничтожении нацистами. Вместо этого власти, сообщая о зверствах оккупантов, предпочитали формулировку «фашистскими палачами уничтожено столько-то советских людей». Конечно, евреи тоже были советскими людьми. Но вот уточнить, что из тех же замученных мирных граждан более 90 процентов были евреи - это нет...»
В Кишиневе, Киеве, Ростове, Ставрополе, сотнях советских городов и сел люди верили в миф о переселении, складывали в баулы одеяла, одежду, посуду, как того требовали «воззвания к еврейскому населению», сдавали ключи от квартир в домоуправления, запасались едой на два дня и приходили на площади и вокзалы для переезда в «малозаселенные районы».
С товарной станции Кисловодска поезд на «Украину» отправился в среду, 9 сентября 1942 года. На одной из 18 открытых платформ, забитых людьми, не распускали рук две притихшие девочки - 15-летняя школьница Ада Бляхман из Ялты и ее младшая сестра Мика. Впереди у них было несколько часов, чтобы мечтать о том, как все сложится хорошо: и война закончится, и они вернутся домой, к Черному морю. Наверное, сестры даже не притронулись к сухарям в узелочке, приберегая еду на «потом», которого не будет.
К часу дня поезд дал задний ход и остановился. Раздался крик конвоиров: «Вылезай!» Среди пассажиров началось волнение. Председатель еврейского комитета, 64-летний зубной врач Моисей Самойлович Бенинсон, успокаивал людей: «Мы должны верить обещанию командования…» Ада Бляхман обнимала сестру: «Слышишь, Мика, мы должны верить».
Командование – начальник гестапо Вельбен и комендант Поль – подъехало на штабной машине через десять минут и отдало приказ: «Раздеться всем догола».
Единственный выживший из 1800 вынужденных пассажиров того эшелона, старик Михаил Фингерут, вспоминал: «Когда был приказ раздеваться, люди поняли, что сейчас – конец жизни, сейчас – казнь...»
Охранники погнали обезумевшую от ужаса толпу к противотанковому рву. По полю  кругами мчались несколько автомобилей, из которых стреляли по тем, кто пытался бежать.
Возле ям людей расстреливали из автоматов и пулеметов с 13 до 18 часов вечера. Вдоль полукилометрового рва неспешно ездила мобильная газовая камера – душегубка.
На одном конце рва людей десятками загоняли в кузов, обитый оцинкованным железом, запирали дверь, заводили мотор и ехали на другую сторону поля. В это время отработанный газ через трубы в полу подавался в кузов, и люди в предсмертных муках бились о стенки, царапая ногтями железо.
Аде, Мике и сотням их сверстников, сошедшим с ума в этом аду, нацисты мазали губы ядом. Младенцев бросали в ров живыми: медицинская экспертиза обнаружила у них во рту землю - дети дышали, пока солдаты вермахта засыпали их землей.
Этот ров – самая большая на Ставрополье братская могила жертв Холокоста. Здесь казнили евреев Кисловодска, Пятигорска, Железноводска, Ессентуков... В 1943-м чрезвычайная комиссия установила: «...в противотанковом рву, расположенном в двух с половиной километрах к западу от города Минеральные Воды, против стекольного завода, было уничтожено 6300 человек».

Кладбище имен
В кисловодском эшелоне, расстрелянном на окраине Минвод, были люди, которые понимали, что их везут на смерть, – в основном ученые, эвакуированные на юг из западных и северных городов СССР.
Супруги Скобло, энтомолог Исаак Соломонович и ассистентка кафедры общей биологии Вера Исааковна, знали, что до Украины они не доедут. Но в смертельном ужасе, который им предстояло пережить, у них была зацепка за жизнь – рядом не было их детей.
5-летнюю Инну, 6-летнего Лёню и 13-летнюю Лялю перед «переселением» забрала Верина коллега по ленинградскому институту Варвара Цвиленева. Молодая женщина, ставшая на несколько месяцев «тетей» троих еврейских детей, много лет спустя мотивы поступка объяснила просто: «Никаких планов не было, было стремление хоть отодвинуть смерть».
Семиклассница Ляля уже все понимала, а Лёне и Инне мама с папой, уходя из дома, сказали: «Поехали копать картошку...»
Сегодня память об этих людях хранится в Зале имен «Яд ва-Шем», в стены которого встроены стеллажи, заполненные черными папками. В каждой папке собрано по 300 листов   свидетельских показаний с именами и краткими сведениями о жертвах Шоа. Всего в Зале  примерно четыре миллиона таких свидетельств. Но самое страшное на этом кладбище имен – пустые полки стеллажей. «Они – как черные ямы, в которые нас сбрасывали», – говорит о них в фильме о «Яд ва-Шем» сотрудница мемориала.
Это место для тех, о ком пока не знают (предполагается, что в списки не внесены около трех миллионов советских евреев), и тех, о ком не узнают никогда. Ведь многие еврейские общины уничтожались целиком, и не осталось никого, кто мог сообщить имена погибших. Как в этой «Неоконченной сказке»:
Звать меня Янкеле...
(выстрел)
Звать отца Менделе...
(выстрел)
Деда звать Борех...
(выстрел)
Брата звать Зорех…
(выстрел)
Маму звать Бейла…
(выстрел)
А сестру - Кейла…
(выстрел)
Бабушку звать Броха…
(выстрел)
Вот и вся моя семья.

Фатима МАГУЛАЕВА