Поиск на сайте

Скорбная память о фашистских злодеяниях не угасает с годами, пишет наш читатель

 

Более семидесяти лет прошло со дня оккупации нашего края немецко-фашистскими войсками. Я в ту пору был десятилетним мальчишкой, но память о гитлеровском иге ранит до сих пор. Потому так покоробило меня, когда в железноводском музее день оккупации города отмечали в торжественной обстановке, словно праздник. Лишь молодой православный священник «подправил» организаторов высокого собрания, отслужив молебен, который оказался более траурным, нежели торжественным, и задал выступающим иную тональность – скорбную, а не праздничную.

 

И в самом деле, чему тут радоваться и тем более торжествовать? Нам, детям войны, нечего вспомнить о 42-м годе, кроме разрухи, голода и полицейского насилия.
Первые несколько дней после оккупации мы отсиживались на погребице и только ночью выходили подышать. Потом долго не ступали со двора, было страшно: рядом с нами располагалось небольшое хозяйство, «Мест-пром», где теперь работали гестаповцы. 
Каждый раз, когда оттуда раздавались душераздирающие человеческие вопли, мать загоняла нас во времянку и запирала дверь. Однажды, когда криков не было, я перелез через забор и стал заглядывать во все пристройки. Под большим навесом, где раньше выделывали шкуры животных, стоял большой верстак с бурыми пятнами уже засохшей крови, на стене, заляпанной кровью, висели какие-то крючки и веревки. На полу – тряпье и окровавленные бинты. Мне стало дурно, и я в ужасе выскочил из пристройки. 
Представителя гестапо и коменданта города я никогда не видел. Реальной властью был начальник полиции Канцедалов. Его ведомство было занято поиском активистов советской власти. Но первый смертельный удар фашисты нанесли по еврейскому населению. Людей собирали с ценными вещами не более 30 кг и вывозили под предлогом переселения за город. Здесь, у противотанкового рва в районе стекольного завода в Минводах, было убито более шести тысяч человек. Тех, кто не подчинился приказу о «переселении», забирали на месте жительства.
Я сам это видел, когда проснулся ночью от глухого шума на улице Подгорной, где мы жили. Было тепло, я вышел в одних трусах, босой, вопреки предупреждениям матери «не высовываться». Едва ступил за калитку, как меня кто-то схватил за шею, и, задыхаясь, я услышал русские слова: «А этого куда?» 
То были полицейские, а я оказался ненужным свидетелем карательной акции. Меня сунули в кузов машины на чьи-то головы. Когда поехали, я сполз на пол у самого борта, на котором боком ко мне сидел полицай. Одной рукой он держался за тент, в другой была винтовка.
Машину подбрасывало на ухабах, разворачивало в разные стороны. Полицейского трепало, как собачий хвост, и он матерился и в Бога, и в мать. Я ничего не соображал и дрожал от страха. Но когда почувствовал на спине чью-то теплую руку, немного успокоился. Незнакомая женщина тихонько подталкивала меня к борту. Я понял, чего она хотела, и, приподнявшись, кувырком полетел на землю.
Проковыляв инстинктивно на четвереньках несколько метров, отключился. Очнулся, когда было еще темно. Болели ободранные колени и локти. Это было где-то в районе хутора Вороново. Когда же доплелся домой и мой дед начал лечить меня прополисом, я узнал, что ночью увезли большую еврейскую семью.
До сих пор удивляюсь такту и мудрости деда: он даже не спросил меня – ГДЕ ЖЕ ЭТО Я? Не заставил врать, что упал с дерева и т.д. И мать, которой в ту ночь не было дома (она ходила менять тряпки на зерно), так и не поняла, почему я тогда начал кричать по ночам.
Освободили Железноводск от немцев 12 января 1943 года. Этот день действительно праздник со слезами на глазах. Разве его можно сравнивать с днем оккупации 10 августа? Еще бы немного – и сотни семей железноводчан были отправлены на работу в Германию, а дети стали бы донорами для немецких солдат. К нам приходил Канцедалов, ругался, что не мог установить возраст моей матери, – она химическим карандашом в паспорте исправила год своего рождения. 
Помню, как от имени бургомистра объявили, что завтра, первого сентября, начнутся занятия в школе. Это звучало несколько странно, но дед мой сказал: мол, сходи посмотри, что там за занятия такие.
Первый урок был Закон Божий. Нас вызывали по очереди к доске и учили креститься и целовать святое распятие. Очень старенького батюшку отыскали и привезли на арбе из Быкогорки.
На втором уроке молодой русский парень в гражданской одежде представился учителем немецкого языка. Первым делом он забрал у нас учебники, объяснив, что в них есть очень нехорошие слова – Ленин, Сталин, СССР, Красная армия и другие, которые надо вымарать. 
Затем написал на доске два немецких слова русскими буквами – «мел» и «доска», и нам, пятиклассникам, стало ясно, что больше он ничему научить нас не сможет. Закончил урок «учитель» тем, что прицепил на филенку двери плакат с изображением немецкого солдата, который преследовал убегающих маршалов Жукова и Тимошенко. И все. 
«Педагог» ушел, унося наши учебники, перевязанные шпагатом. А мы сорвали плакат и вырвались на улицу, каждый считал своим долгом оторвать от нарисованного солдата кусочек...
В дедовской времянке нам впятером было тесно, и после оккупации мать сняла комнату на улочке Виноградной. 
Васильевна, наша хозяйка, мать сбежавшего полицая, сразу объявила, чтобы мы не смели заходить на ее половину, в хозяйственные постройки и в сад. 
А август 43-го выдался на редкость урожайным на яблоки и груши, и мы приспособились подбирать падалицу. Тогда хозяйка, чтобы не покушались на ее добро, начала по утрам трясти яблони, которые стояли у забора, и куда-то все выносила. 
Вскоре за Васильевной пришли... Ее отправили на лесоповал с другими репрессированными семьями полицаев. Хозяйскую комнату опечатали, поставили охранника.
Мы с братьями побежали в сад. И в низинке под сараем обнаружили целые залежи яблок и груш, присыпанных землей и всяким мусором! Над ямой вилась мошкара, веяло винным перегаром гнилых плодов. Оказалось, хозяйка вываливала превосходные яблочки «шафран» в выгребную яму, только бы они не достались нам, голодным пацанам!
После оккупации настали трудные, голодные времена. Однажды мать договорилась с охранником, они отодвинули шкаф и открыли дверь на хозяйскую половину. Такого я не видел никогда! Вся комната была завалена ворохами одежды, обувью всех размеров, детскими игрушками, сумочками, ремешками...
Я ходил фактически босой, и мать взяла для меня какие-то туфли, а я соблазнился пояском с диковинной пряжкой. Но когда закрывали дверь, мать выбросила «мои» туфли обратно. Было тягостное впечатление: то были вещи убитых и замученных граждан Железноводска. Ими оккупанты расплачивались с полицаями за усердие.
После войны жителям города, истерзанным и расстрелянным гестаповцами, вблизи Вечного огня поставили над братской могилой, этим кладбищем имен, памятник.

 

П. БОРИСЕНКО,
ветеран труда
Железноводск

Добавить комментарий



Поделитесь в соц сетях